стань старухой стань трухой 
стань небесной требухой 
стань турусой
стань тарусой
стань вот этой чепухой 

чепушила словокрад 
это город ленинград 
это трупы 
это крупы 
это крупы жеребят
 
это суп из ягодиц 
это листья частных лиц
летний тополь 
севастополь 
мариуполь аустерлиц

это горлиц перепих 
на похоронах живых
это мертвый
хлеб нечерствый
клей почтовый
сердца жмых
10.III.23

* * *
                                        I. К.
кто говорит на языке врага
кто видит сны на вражеском наречье
кто тусклыми пальцами втирает в кровь
отёчную отеческую глину 
тот говорит себе когда я сгину (или згину)
я прилеплюсь лицом немногих слов
к этой голубоватой каше залатать увечье
земли отставшей от себя на два шагá

кто говорит на языке себя
себя-врага пáрного сапога
вареного парнóго слепка отчеств 
стоящего на горловке немногой песни 
тот говорит себе замри умри воскресни 
проделай дырочку в боку девонских почв 
и девочкой не толще червячка
наружу выйди в трубочку трубя

кто говорит на языке угля 
как мертвые родители из старой 
телефонной трубки (шу-шу шу-шу
сегодня холодно одевайся тепло)
тот говорит себе стране в ебло
я тебя о многом не прошу
сегодня холодно и темнота за шторой
возьми меня на ручки сука бля

кто говорит на языке огня
стоящего столбом в прихожей
не снимающего пальто 
не снимающего горящей шапки
тот не предложит гостю тапки
во рту того полощется ничто
и пальцы перепачканы сажей
и отпечатки на бумаге дня 

кто говорит на языке беды 
и лезет в карман за каждым словом 
а там под ногти забиваются крошки
и зудит в кулаке носовой платок
тот говорит вот квiтка вот квиток
все сорвано оплачено букашки
становятся рядком за каждым словом
и оставляют отчие сады

кто говорит на языке любви
как вонючие старые поэты
кто ищет сердце за углом плеча
и чувствует грудью холодок лопаток 
тот видит в небе каждый отпечаток
как маленький разрыв сердечного мяча
и слышит жаркий взмах предвоенного лета 
и слышит легкий крик "лови"
9 дек. 2021

* * *

заводи мотылек
ледяной уголек
мы поедем на суффиксах маленьких
мой товарищ мой брат
голубой акробат
в кислой вате и медленных валенках

мы поедем на свет
где зима напросвет
вырастает калеными соснами
между черных стволов
и святой суеслов
умирает от холода со смеху

мы посмотрим на цирк
мы послушаем чирк
мокрой спички по мокрому фосфору
мы увидим огонь
хризопразных погон
во все плечи елового козыря

мы помолимся пню
и подсядем к огню
и послушаем пáра забубенного
и поймем как легка
жизнь простого зэка
легче зайчика стеклом преломленного

рассыпается снег
не стоит человек
черной рифмой с приподнятым воротом
а ложится в сугроб
ледяной эфиоп
срифмоваши с колодезным воротом

по россии большой
ходит ветер старшой
нам с тобой от него полагается
заводи дорогой
пусть кричит под дугой
беломорская страшная чаица
2020

* * *

Мелочный воздух, излузганный, семечный,
лжесвидетель огня, подстрекатель воды,
потеши мне свой столб на мягчающем темечке,
дай обтёсков на пейсы и для бороды

накладной, рыжей, рудной, рудóй, трудной, ражей,
рыкающей смешно, но за совесть и страх,
ужас и яму – с каждой, как сказано, стражей –
о душе детей твоих, воздух, издыхающих на углах.
 
Поцелуй меня в темечко, мертвый мой дедушка,
мертвая моя бабушка, поцелуй в уста,
чтобы стала горячей моя головéшка
на цыганском дворе в три кола, два костра.

И один гераклитовый, а другой фаринатовый –
тихий умный огонь и галдящая пещь –
между цветом и цветом, воздýше, меня перекатывай,
как живущую смертью, злую, голую вещь.  

Потешь меня, воздух, раскачайся на óстие,
покачай Симеона на верхушке твоей,
червячков – его ангелов – белые гроздья
разбросай, как ты любишь, там, где 

Бабочка моя живая, Семеновна,
ты совсем легкая, полетай пока со мной
на блокадных лопатках твоих – до седьмого дна,
над твоей – уже скоро – тяжелой землей.

Мы, как Симон-маг, на пневме вороньей
полетать полетаем и в Рим упадем
под сафьяновые ножки-сапожки нероновы
тихим огненным снегом, горючим дождем.

Нащипанный воздух, набрякла твоя корпия,
все тобой обложено, где еще тебя взять?
Из каких ветхих тряпок, шедших на высокие скорби я
натреплю, нащиплю тебя, чтобы опять и опять

к этим ранам из снега и щебня прикладывать,
к этим ртам, этим рваным, несущим такую тоску,
к этим глупым, насущным, – что не хватит всей ваты ведь
червячков твоих белых в твоем голубином мозгу?

К этим обноскам голым, снова замертво сваленным
на брезент раскладушек, скрипящих от братской любви, –
выбирайте почище, где еще можно стоять на прогалинах
между клеймами ржавых засосов на изнанке земли.

Лужёный воздух, идущий длинными трубами,
освидетельствуй и эту, буйную эту весну,
скоро встанет она перед тобой галиматьями сугубыми,
турусами, колесящими по седьмому дну.

Скоро праздник всех цезарей, скоро первое марта,
скоро вороньи перышки раззолотятся на древках в прах,
скоро в тебе закачаются торсы отъятого фарта
чучелами, набитыми рванью нагольных рубах. 

Скоро проедет цезарь, задумчивый, даже хмурый,
на колеснице покачиваясь под золотым венком,
и за колесами побегут с пальмочками амуры,
детей твоих, воздух, отталкивая пухленьким пинком.

Некоторых – живых еще, кислых твоих уродцев,
некоторых – пообглоданных матерями уже...
Скоро ты станешь маленьким, кругленьким кислородцем,
колбасным кружком, повисающим на кухонном ноже.
17.II.2015