Черная пасха

1. Канун

Скопленье луж как стадо мух,
Над их мерцанием и блеском,
Над расширяющимся плеском
Орет вороний хор.
И черный кровоток старух
По вене каменной течет вдоль глаз в притвор.
Апрель, удавленник, черно лицо твое,
Глаза серей носков несвежих,
Твоя полупрозрачна плешь,
Котел – нечищенный, безбрежный,
Где нежный праздник варят для народа –
Спасительный и розовый кулеш.

Завтра крашеные яйца,
Солнца легкого уют,
Будем кротко целоваться,
Радоваться, что мы тут.
Он воскрес – и с Ним мы все,
Красной белкой закружились в колесе
И пылинкою в слепящей полосе.
А нынче, нынче всё не то...
И в церкву не пройти.
На миг едва-едва вошла
В золотозубый рот кита-миллионера
Она – всё та же древняя пещера,
Что, свет сокрыв, от тьма спасла,
Но и сама стеною стала,
И чрез нее, как чрез забор,
Прохожий Бог кидает взор.

Войдешь – и ты в родимом чреве:
Еще ты не рожден, но ты уже согрет
И киноварью света разодет.

Свечи плачутся, как люди,
Священника глава на блюде
Толпы – отрубленной казалась.
В глазах стояла сырость, жалость.
Священник, щука золотая,
Багровым промелькнул плечом,
И сердца комната пустая
Зажглась оранжевым лучом.
И, провидя длань Демиурга
Со светящимся мощно кольцом,
В жемчужную грязь Петербурга
Я кротко ударю лицом.
Лапки голубю омыть,
Еще кому бы ноги вымыть?
Селедки выплюнутая глава
Пронзительно взглянула,
Хоть глаз ее давно потух,
Но тротуар его присвоил
И зренье им свое удвоил.
Трамвай ко мне, багрея, подлетел
И, как просвирку, тихо съел.
Им ведь тоже, багровым, со складкой на шее,
Нужно раз в году причаститься.

2. Где мы?

Вот пьяный муж
Булыжником ввалился
И, дик и дюж,
Заматерился.
Он весь как божия гроза:
«Где ты была? С кем ты пила?
Зачем блестят твои глаза
И водкой пахнет?» –
И кулаком промежду глаз
Как жахнет.
И льется кровь, и льются слезы.
За что, о Господи, за что?
Еще поддаст ногою в брюхо,
Больной собакой взвизгнешь глухо
И умирать ползешь,
Грозясь и плача, в темный угол.
И там уж волю вою дашь.
Откуда он в меня проник –
Хрипливый злой звериный рык?
Толпой из театра при пожаре
Все чувства светлые бежали.
И боль и ненависть жуешь.
Когда затихнешь, отойдешь,
Он здесь уже, он на коленях,
И плачет и говорит: «Прости,
Не знаю как... ведь не хотел я...»
И темные слова любви
Бормочет с грустного похмелья.
Перемешались наши слезы,
И я прощаю, не простив,
И синяки цветут, как розы.
............................................
Мы ведь – где мы? – в России,
Где от боли чернеют кусты,
Где глаза у святых лучезарно пусты,
Где лупцуют по праздникам баб...
Я думала – не я одна, –
Что Петербург нам родина – особая страна,
Он – запад, вброшенный в восток,
И окружен, и одинок,
Чахоточный, всё простужался он,
И в нем процентщицу убил Наполеон.
Но рухнула духовная стена –
Россия хлынула – дурна, темна, пьяна.
Где ж родина? И поняла я вдруг:
Давно Россиею затоплен Петербург.
И сдернули заемный твой парик,
И все увидели, что ты –
Всё тот же царственный мужик,
И так же дергается лик,
В руке топор,
Расстегнута ширинка...
Останови же в зеркале свой взор
И ложной красоты смахни же паутинку.
О Парадиз!
Ты – избяного мозга порожденье,
Пропахший щами с дня рожденья.
Где ж картинка голландская, переводная?
Ах, до тьмы стая мух засидела родная,
И заспала тебя детоубийца –
Порфироносная вдова,
В тебе тамбовский ветер матерится,
И окает, и цокает Нева.

3. Разговор с жизнью во время тяжелого похмелья

Багрянит око
Огнем восток,
Лимонным соком
Налит висок.
И желт состав,
Как из бутылки,
Пьет жизнь, припав
Вампиром к жилке.
Ах, жизнь, оставь,
Я руку ли тебе не жала,
Показывала – нет кинжала,
А ты, а ты не унялась...
И рвет меня
Уже полсуток.
О, подари хоть промежуток –
Ведь не коня.
Ну на – терзай, тяни желудок к горлу,
Всё нутро – гляди, – в нем тоже нет оружья,
Я не опасна, я – твоя,
Хоть твоего мне ничего не нужно.
Но, тихая, куском тяжелым мяса,
Она прижмется вся к моим зрачкам.
Жива ль она? Мертва? Она безгласна,
И голос мой прилип к ее когтям.
И, как орел, она несет меня
Знакомыми зелеными морями,
Уронит и поймает вновь, дразня,
И ластится румяными когтями.
Как сердце ни дрожит,
Но с жизнью можно сжиться:
То чаем напоит,
То даст опохмелиться.

4. Искушение

Воронкой лестница кружится,
Как омут. Кто-то, мил и тих,
Зовет со дна – скорей топиться
В камнях родимых городских.
Ведь дьяволу сверзиться мило,
И тянет незримо рука
Туда, где пролет ниспадает уныло
Одеждой моей на века.
Он хочет, он хочет вселиться
И крови горячей испить,
И вместе лететь и разбиться,
По камню в истоме разлиться,
И хрустнуть, и миг – да не быть.
Но цепь перерождений –
Как каторжные цепи,
И новый облик душу,
Скокетничав, подцепит.
Ах, гвоздь ведь не знает –
Отчего его манит магнит,
И я не знаю – кто со дна
Зовет, манит.
Может, кто-то незримый, родной,
И так же, как я, одинок...
Торговцем злобным сатана
Чуть-чуть меня не уволок –
Конфетой в лестницы кулёк,
Легко б лететь спьяна.
Но как представлю эту смесь –
Из джинсов, крови и костей,
Глаз выбитый, в сторонке крестик...
Ах нет, я думаю, уволь.
А мы – зачем мы воскресаем
Из боли в боль?
И кровь ручонкою двупалой,
Светящейся и темно-алой
Тянется в помещенье под лестницей,
Где лопаты и метлы...
Там-то ее пальчики прижали,
Там они увяли, засохли.

5. Наутро

Я плыву в заливе перезвона,
То хрипит он, то – высок до стона.
Кружится колокольный звон,
Как будто машет юбкой в рюшах,
Он круглый, как баранка он,
Его жевать так рады уши.
Христосуется ветер и, косматый,
Облупливает скорлупу стиха.
А колокольня девочкой носатой
За облаками ищет жениха.

6. Обычная ошибка

Сожженными архивами
Кружится воронье.
На площадь черно-сивую
Нет-нет да плюнет солнце.
И кофеем кружит народ
На городских кругах.
И новобранцем день стоит,
Глядит в сухих слезах.
Бывают дни, такие дни,
Когда и Смерть, и Жизнь
Близнятами к тебе придут –
Смотри не ошибись.
Выглядят они простó –
На них иссиние пальто
Торжковского пошива,
И обе дамочки оне
Торгового пошиба.
Губки крашены сердечком,
И на ручках по колечку.
И я скажу одной из них –
У ней в глазах весна:
«Конечно, ты – еще бы – Жизнь,
Ты, щедрая, бедна».
Но вдруг я вижу, что у ней
Кольцо-то на кости.
И на коленях я к другой:
«Родимая, прости!»
Но в сердце ужас уж поет.
Жужжит сталь острия.
Бумагу Слово не прожжет,
Но поджелтит края.

1974

Простые стихи для себя и для Бога

Вступление

Молитва
Прорастает сквозь череп
Рогами
И сходится в выси
Сводами острого храма,
И тихо струится оттуда
Просящая молния
Вверх,
И – наконец –
Молящее щупальце
Шарит в пространствах нездешних.
И вдруг,
Не выдержав напряженья,
Рушится всё –
По плечам и макушке бьет,
И надо заново строить зданье,
Пока покаянье
Горло
Живою слезою дерет.

1. Жалоба птенца

Боже,
Прутяное гнездо
Свил
Ты для меня
И положил на теплую землю
На краю поля,
И туда
Не вползет змея.
Между небом и мной
Василек,
Великан одноглазый,
Раскачивается, как мулла.
Боже,
Иногда
Ты берешь меня на ладонь
И сжимаешь мне горло слегка –
Чтобы я посвистела
И песенку спела
Для Тебя, одного Тебя.
Иногда забываешь Ты обо мне –
Волчья лапа
Вчера пронеслась над гнездом,
А сегодня – шаги кругом
И ружейный во мраке гром,
Гром ружейный,
Зажарят, съедят,
Будто я птенец не Твой,
А ничейный.
Лучше б
Ты, играя со мной,
Раздавил бы мне горло
Случайно.
Кто напев пропоет Тебе тайный?
Или... или Ты хочешь услышать
Свист чудесный зажаренной птички?

2. Жалоба спички

Боже!
Ты бросил меня в темноту.
Я не знаю – зачем.
Адамантов костяк мой
На мыло пойдет,
И мой фосфорный дух
Угаснет в болоте.
Иногда Ты находишь меня,
Как в дырявом кармане – спичку,
И чиркаешь лбом, головой
О беленую стену собора,
И страшно тогда мостовой
От сполохов Твоего взора.

3. Жалоба водки

Боже,
Ты влил мне в душу
Едкую радость
И тоску без предела,
Как я иногда наливала
Водкой пузырек
И пила, где хотела –
В магазине, в метро.
Боже,
Благодарю Тебя –
Я не квас, не ситро,
А чистая водка
Тройной перегонки
В Твоих погребах,
Но
Меня мучает страх –
Бес-алкоголик красным зарится оком,
Того и гляди выпьет всё ненароком,
Но я – Богова водка, а не твоя,
О мерзкая злая змея!

4

Благодарю Тебя за всё, Господь!
Ты чудно создал все миры, и дух, и плоть.
Несчастно-счастливы мы все –
Волчица, воробей,
В ночной и утренней росе
Вопим хвалу Тебе.
В друг друге любим мы, Господь, Тебя.
В мученьях сдохну я, Тебя любя.
О мастер! Истеченья, кровь,
Твои созвездья...
Чтоб испытать Себя,
Ты – нас
Мильоном лезвий
Кромсаешь, режешь,
Но
Я – Ты,
Ты знаешь,
И в ров к драконам темноты
Себя кидаешь,
Меня, мою тоску, любовь...
Пусть я змееныш,
Но в этой темной плоти Ты
Со мною тонешь.

5

О Боже!
В кошельке, плоски,
Мы души губим.
Кругом меня всё пятаки,
Я – рубль.
Господь, Ты купишь на меня
Ужасный опыт –
Когда котеночком в ведре
Меня потопят.

6

Мне двадцать восемь с половиной
Сегодня стукнуло, итак:
Была я в патине и тине,
И мозг мой терся о наждак.
Но вот Господь висок пронзил
Тупой язвящею иглой,
Вколол мне в мозг соль страшных сил,
И тут рассталась я с собой.
В пещере столько лет проспав,
Мой дух ленивый пробудился,
Изменился крови состав
И мыслей цвет преобразился.
Твой огненно-прицельный взор
Прожег весь мир и занавеску,
Но в череп этот страшный лаз
Я тотчас залепила воском.

7

Господи, верни мою игрушку.
Мой любовник – он моя игрушка,
Гуттаперчевая синяя лягушка,
Чуть толкнешь – подпрыгнет, слабо пискнет,
Мой он, мой, никто его не свистнет,
Он – моя, моя, моя игрушка.

8

Галька серо-зеленых глаз,
Мерцающих в жидкости слезной, глазной.
Я помню, как спас Ты меня в первый раз,
И мне страшно, и бьет озноб.
Пуля должна была ворваться в череп
И прокусить жизни нить,
Всё там разбросать
И белым пламенем ослепить.
Но
Ты оттолкнул ее,
И пролетела белой лентой вдоль глаз,
Подкинул меня на ладони,
Поймал,
Подкинул – поймал,
И еще не раз
Ты мною играл в бильбоке,
Мастер, гиппопотам, мотылек,
В надтреснутый жизни хрустальный бокал
Ловил – в пузырек.

9

Никому себя не подарить.
Распродать бы по частям? Опасно.
Всё равно ведь мед с цикутой пить.
Свету мало. Благодать ужасна.

1976

(Часы. 1977. № 9)