* * *

Голос Хроноса слышится ближе,
Лев с грифоном порог сторожат.
Поднимите мне веки, не вижу, –
Две монеты на веках лежат.

В изголовье горячим туманом
Льется тяжесть в потоках смолы,
И сознания храм – Геркуланум –
Тонет в пепле клубящейся мглы.

Тесно воздуху в стенах надменных.
Чьи бы плечи меня унесли
К островам безмятежных блаженных,
К нерастраченным тайнам Земли,

Где раскинулось небо, как скена,
Где театр кипарисов высок;
Побережье, смиренная пена,
Шум прибоя, горячий песок.

ОДИССЕЙ У ОСТРОВА СИРЕН

                              С. С. Аверинцеву

И вот, когда забрезжил вдалеке
Неровный остров, полосой прибоя
Очерченный, он жадно приказал
Связать себя узлом ременной клятвы;
Налечь на весла; восковым беззвучьем
Слух укрепить и твердость; состраданье
Разбить о рифы; память заточить
В беспамятство; уста облечь в молчанье,
И, прислонясь к страстной гудящей мачте,
Приговорил себя к познанья древу –
Оси неверной тверди – корабля.

На дугах спин упругие дельфины
Кружили солнце. Пена чаек била
В борта, в скупые лица, в паруса,
Исполненные ветра и гордыни.
Холмистым йодом водорослей море
Дышало, приглушая голоса,
Повествовать о коих сын Лаэрта
Мне не велел. Но вот он различил
В дали нездешней музыку вращенья
Небесных сфер хрустальных, а над нею
Несомое сладчайшим певчим сонмом
Обетованье Жизни и Любви
Неодолимой, вечной, неизбежной...
И он рванулся яростно в тенетах,
Запечатлев на кожаных скрижалях
Неистовую тайну первой крови.
Так заявляет о себе душа.

День тяжелел. Приливы голосов
Теснили ночь рассудка к средоточью
Звенящей мглы. Месть сорванных ногтей
Терзала мачту. Грубый позвоночник
Плыл вдоль ствола в крови, как клочья пены
За кораблем. Кипела в горле кровь
Клокочущим рыданьем. Лоскутами
Слоилась кожа. Он тянулся к смерти,
Как кокон, разрываемый безумьем
Предчувствия. Валы кромешных мышц
В ремнях стонали. Струны сухожилий
Сорвались в вопль, – так, оскопленный Кроном,
Ревел Уран, провидя эру сына.
Скиталец-воин нисходил в Аид.

Там были беспредельные луга
Белесых лилий. Холодом мертвецким
Дышал туман над Стиксом; Ахеронт
Был чуть теплей, и памятливей – Лета.
Вокруг мелькали мотыльки теней,
Страшась щеки коснуться. Сокрушенно
Смотрел вослед в молчании Харон,
И шелковые губы Прозерпины
О роковых шести слезах граната
Шептали. Сын Лаэрта не велел
Рассказывать об этом.
                                        А когда,
Кормой дощатой взят, поющий остров
Исчез, оставшись болью век отверстых,
Неясным помраченным очертаньем
На пересохших яблоках глазных, –
Рассудок смутный, стелющейся гончей
За ускользнувшим зайцем, оступаясь,
Кружа, теряясь, нападая снова
На терпкий след, двоящийся как жизнь,
К нему вернулся, – он узнал не сразу
Глухих безумцев, торопивших весла
К дню гибели; о предопределенном
Радеющих в усердьи восковом.

Теперь он знал: Цирцея, Навсикая,
Плен Калипсо, смерть спутников, расправа
Над женихами, отчая Итака
Предрешены. Он больше не спешил.
Он сам был путником на перепутьи,
На полпути полдневном; перстью рока,
Он песнью был незрячего поэта,
Его очами, алчущими дня.
И потому у мачты безнадежной
Он медлил, в путь привольный провожая
К недальним скалам подлинной отчизны
За горизонт пустые облака,
Храня в себе, в святилище незримом
Елей всезнанья, миро прозорливцев,
Безмолвие провидцев и царей.

* * *

                              В. К. Афанасьевой

На стволах проступала смола,
Жгла в кромешной коре руны ран.
Оперенная стрелами мгла
Наплывала с вершин на Ливан.

Но очнулся, уклончив и свеж,
Сводный брат финикийских забот –
Ветер, певший, как шел Гильгамеш
За бессмертьем в несметный поход.

«Что бессмертие, – шепчет тростник, –
В мир пришедший – навек одинок».
Все видавший, увидишь родник, –
Потеряешь блаженный цветок.

Легкой бабочки облачный прах –
Зов бессмертия, горстка золы,
Мертвых крыльев замедленный взмах
В зачарованной капле смолы.

LE  PREMIER  TESTAMENT

 
                                   Памяти учителя,
                                   Сергея Васильевича Шервинского

Лиловый зной палит полынь,
Медовый вереск, дольний донник.
Шмеля военная латынь,
Дыханья колокольный дольник.

Мне будет снова голос дан,
И, тая в памяти лакунах,
Пеон ликующий пеан
Окликнет в касталийских струнах.

Анапест конницы мелькнет,
Бежит пехотный дактиль в страхе,
Амфибией из лона вод
Плывет галера-амфибрахий,

И, геральдических зверей
Яря пред схваткой, под сурдинку
На ямб разгневанный хорей
Готовит стрелы к поединку.

Я вывел строгие полки;
Ревнуют ветры флот к причалу,
И рифм призывные рожки
Готовы дать сигнал к началу.

В сетях пифагорейских числ
Судьба раскрылась как свобода.
Простегивает молний смысл
Сухую карту небосвода.

И в паутине смысловой
Зову на выручку Арахну.
Как в этой пляске грозовой
Найти утраченную драхму?

Как в кутерьме октав и квинт
Прервать в небытие паденье?
Но паутине лабиринт
Дарует третье измеренье.

Здесь дух на миг переведу,
Пока перо настигнет голос,
Пока о влажную звезду
В сердцах весло не раскололось,

Пока в притине не сошлись
Размер с фонетикой земною,
И в Эмпирее не зажглись
Слова, не понятые мною.

На их возвышенный пожар
Свечой дочернею отвечу,
Но Ариадны кроткий дар
Ведет чудовищу навстречу,

И если путь не обагрит
Прозренье рифмою двойною,
Безумья призрак – черный Крит –
Как парус встанет за спиною.

Но я благословляю вас,
Арахны спутанные нити.
Покуда голос не угас, –
Томите, требуйте, ведите.

Мне только музыка – навек,
Как гончару – в небесной скрыне
Чернофигурный легкий бег
На вечностью согретой глине.

* * *

Я люблю вас, кукольные горы,
Францисканства проповеди птичьи,
Сколы плоских скал, драконов ноpы,
Робких нимбов кроткое величье.

Смирных красок сдержана и веска
Весть о вас, в ком малое велико, –
Камень веры – фра делла Франческа,
Ангел-бpат – Беато Анжелико.

Словно слово, снова снег по селам
Кружит, ждет суровой благостыни.
Мы ответим голодом веселым
Голоногой нищенке-латыни,

И когда разбудят зовом горним
Сумерки рождественские ели,
Мы синицу-странницу накормим,
Тихий свет не скроется в метели.

LES  FLEURS  DU  MAL
 

I.  Немые

Ограблен рот овальной немотой;
Воздушных распрей хваткие стратеги
Кустистых пальцев спешные побеги
Бросают в бой с орущей темнотой,

Гнездящейся в гортани, налитой
Клокочущим бесплодьем, но набеги
Их скифских рук не вызволят ковчеги
Кастальской речи, кованной плитой

Впечатанные в гибельную глину
Мычащих уст. Сучащих паутину
Молчания – ни в чем не укорю.

Порой их взор сверкнет в ответ как глетчер,
Но шлепающих губ промозглый вечер
С лица сгоняет робкую зарю.

II.  Калеки  (Брейгель)

Обрубков грубых краденный балет,
Котуpнов сбитых пляска дровяная,
На горбылях кривляясь и стеная,
Топочет по дороге. Белый свет

Не привечает причета примет, –
Глядит вольготно площадь разбитная
Как вертится команда продувная,
Сшибать у ближних талеp дав обет.

И в час, когда отправится к вечерне
Благопристойный сброд, в гнилой таверне
В хмельном чаду отребье рвется в рай,

Но тронут полнолуния кануны
Фантомных болей стонущие струны,
И бесконечность хлынет через край.

III.  Слепой

Уставив бельма в бельма облаков,
Ведет обход владений глаукома
Считающим шажком, – за угол дома
Слепой вот-вот свернет, и был таков.

Гомункулус, разносчик сквозняков!
Как опечатка на страницу тома,
В любую щель знакомого содома
Скользнет легко, как Дон Жуан в альков.

Он смотрит вдаль сквозь ширмы балагана,
Пока мальчишки мелочь из кармана
Со смехом тянут, ночь благодаря,

И шепоток толпы сухой и ржавый
Несется вслед: «Пошли ему, лукавый,
Такого же как он поводыря!»

IV.  Глухие

Шипящих сплетен злую маяту
Им залили потоки черной туши,
И скоморошьи выклики кликуши
Не перейдут запретную черту.

Обороняя башню-глухоту,
Летучей мыши легче станут души,
И что, неровен час, пропустят уши, –
Подхватывает зренье налету.

Они порой неловки, угловаты,
Но сфер надмирных лунные сонаты
Им ангел в утешение принес,

И кто бы знал, – каким восторгом дышит
Тишайший слух в тот миг, когда не слышит
Отчаянного возгласа колес!

V.  Прокаженный

У побледневшей черни на виду,
Средь бела дня, с безносою подружкой,
Я шествую, трещоткой-погремушкой
Оповещая всех, что я – иду!

Нет, лучше быть в обыденном аду,
Черт побери, последним побирушкой, –
Снимая подать шапкой или кружкой,
Сидеть как шах в ухоженном саду,

Чем прозябать на гноище зловонном –
Бpат Иова в отчаянье бездонном –
Но хлестким кашлем гордость душит грудь:

Мне ровни нет и в свите королевы, –
Родиться нужно Сыном Приснодевы,
Чтоб мне на равных руку протянуть!

* * *

Словно льда расколотую глыбу,
Рухнувшую в полую волну,
Подчинясь мелодии изгибу,
Я оцепенение стряхну.

Из какой – Гренландии огромней –
Ледяной обители немот
Уплывает утлой пены ровней
Голоса ветрам открытый плот?..

Есть молчанья строгое величье:
Шепот звезд-вещуний в вышине,
Но какую ветошь безъязычья
Обморочный год готовил мне...

Тише стало в предвечернем небе,
Не звучит хвала в юдоли грез,
И опять бросает мне мой жребий
Новогодним яблоком мороз.

* * *

На мелководье заводи моей
Зачем, Андрей, закидываешь невод?
Вступая в смерть, – как верный назорей
В обвал колонн – на медленном огне год

Уходит мерно в Невечерний Свет,
Но смутна неба хмурая чужбина,
И тщетно ждет посланца Киннерет,
Где свитки волн лелеют поступь Сына.

Что ж исподволь следишь издалека
Шумливых крыльев длинный клин возвратный?
Едва ль кормило кормит рыбака
У берегов земли, безблагодатной

До времени, покуда не ясна
Печаль Чела Господнего над нами,
И смутный город Лотова жена
Тревожит неразгаданными снами.

* * *

Куда глядит беспечный верхогляд –
Прозрачный май – ваятель тороватый,
Что ласточек подстрочный звукоряд
Бросает ввысь щебечущей цитатой.

И хлопотливой глиной виноград
Крикливых гнезд бурлит, не умолкая,
Аляповатой лепкой, невпопад,
Барокко барельефа окликая.

На взмах, на слух, на страх из-под стрехи,
Обрывистые пробуя полеты,
С пернатых круч срываются в стихи
Мелькающих стремнин водовороты,

Но гнется в крыльях скрытная лоза
Классической земли благословенной,
И взор терзает злая бирюза
Пожизненной тоскою средиземной.

* * *

                              Ю. А. Шичалину

                              «И кто как назывался –
                              не ведали они».

                                                  Ю. А. Ш.

Долины плавила жара,
Перепелами – «пить-пора» –
Переплывали дали,
И над сухим ручьем сильван
Внимал отчаянью полян
В молчаньи и печали.

Какой, однако, жуткий вид! –
К нему и птица не летит,
И зверь бежит в испуге,
Но в пекле летнего костра
Сильван расслышал «петь пора»,
И эхом по округе

Двойная флейта разлилась;
Напев то вспархивал, клубясь,
То таял, как ресницы
Наркисса в сонной глади вод,
Но вот вступили в хоровод
Менады-медуницы.

Со львом – газель, к волчице – глянь! –
Из чащи выбежала лань
(Так некогда в начале
Вражда не правила в лесах),
А что творилось в небесах –
Они не замечали:

На рощи глядя свысока,
Слетались, зрея, облака
В густеющую стаю,
И грянул дождь как из ведра –
Поток шального серебра
На новую Данаю!

Летучей влагою поля
Дышали, грезила земля,
Как пряная поляна,
И филомела, подхватив
Ведомый флейтою мотив,
Прославила сильвана.

* * *

Какие дни! – сияние и тьма,
Восторга круговая оборона;
Вам родина – Флоренция сама
В чумные времена Декамерона.

Как дышится! Веселье и разор;
Смешались в хоре ангелы и твари.
Таких цветов не вырастит Клингзор –
Историй, и не снившихся Вазари.

Здесь небо Джотто сыплется со стен
И женщины – расщедрившийся Фидий;
У каждого притона – свой Верлен
И первый встречный – Данте иль Овидий.

Все братскою порукой скреплено,
Как пары львов у праздничных парадных,
И молодеет пряное вино
Метафор спелых – гроздий виноградных.

* * *

Снег вышел в город на Покров
Под вечер, медленно, с натугой.
Опять делить и кровь, и кров
С расхожей приживалкой-вьюгой.

Прогулок сузится простор,
Как шарф гарротою у горла.
Суровый, строгий омофор
Метель над городом простерла.

Когда не врут календари,
Зима летит земле навстречу
Пробитой картою Гретри,
Но тактам первым не отвечу,

И на раскрытом октябре
Не поклянешься клятвой веской.

Как в серафическом Комбре
Горит фонарь в уснувшей детской.

* * *

                                   В. В. Р.

Было время – в Перигоре,
На зеленыя горе,
Волновалось мысли море,
Затихая на заре.

Набегало, клокотало,
Отступало невпопад,
Словно парф, таящий жало, –
Встречных стрел внезапный град.

Битву в башне цитадели
Строки с временем вели;
Если эллины слабели,
Римляне на помощь шли.

Забывая счет вигилий,
Речь вели, векам в пример,
За Овидием – Вергилий,
За Аврелием – Гомер.

А теперь над Перигором
Крики варваров звучат;
Склоны гор зеленым хором
Заплетает виноград,

И в бездумном синем море
Облака бегут гурьбой.
Славно было в Перигоре.
Мы там не были с тобой.

* * *

Постигая любовь Твою,
Соприродность во всем найду:
Если змий пребывал в Раю,
Значит, ангелы есть в Аду.

Но не проклятые, не те,
Чей язык стал для Света нем, –
Уступившие в правоте
Унаследовавшим Эдем.

И не скрывшиеся вдали,
Не вступившие в вышний бой,
Что над Лимбом удел нашли, –
Не свершившие выбор свой.

А чистейшие, – в чистоте
Устремившие взоры вниз,
Обагрившие на Кресте
Белоснежные крылья риз,

Те, что ждут на страстном посту
Искупленья девятый час,
Сораспявшиеся Христу,
Неприметные среди нас.

* * *

– Что вас в путь неведомый повлекло,
Мельхиор, Бальтазар, Гаспар?
– Светит свет во тьме, и в ночи светло,
И в груди купины пожар.

– Как оставить вы царства свои могли,
Бальтазар, Гаспар, Мельхиор?
– Знаем, новое царство всея Земли
Начинается с этих пор.

– Что таит каждый дивный резной ларец,
Мельхиор, Гаспар, Бальтазар?
– Ладан, золото, смирну своих сердец
Мы Младенцу приносим в дар.

– Что сулит Звезды небывалой свет,
Бальтазар, Гаспар, Мельхиор?
– Ад во прах повержен и смерти нет, –
Возглашает небесный хор.

Ныне сладкую влагу точат ключи,
Над горами молочный пар,
И стоят у входа, как три свечи,
Мельхиор, Бальтазар, Гаспар.

* * *

Спроси у ветра и воды,
Спроси у времени и праха,
Как в пренье с вечностью без страха
Ложатся памяти следы.

Спроси у облака и льда,
Спроси у пламени и пепла,
Как в том ристании окрепла
Их повторений череда.

Спроси у солнца и зимы,
Спроси у жизни и… Напрасно
Гадать, сумеем ли бесстрастно
В исконный спор вмешаться мы.

Всему – единственный закон,
Но если даже нет закона,
Нас присно ждет Господне лоно,
Где принят каждый испокон.