Павел Арсеньев

РЕЧЬ-МАНИФЕСТ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Я признателен Комитету премии за рискованное решение отметить в данной номинации издание, стремящееся не только наследовать, но и радикально пересмотреть некоторые априори – или наследовать путем пересмотра – неподцензурной самиздатской традиции. Не скрою, что идея самиздата в его идее самоорганизованной независимой просветительской и исследовательской составляющих нам чрезвычайно близка, но также очевидны для нас те трансформации, которые произошли за постсоветскую историю и которые уже не позволяют так просто противопоставить четко локализованной «прогнившей бюрократии» бодрый нонконформизм, хотя бы потому, что они чрезвычайно долго скрещивались и взаимно обучены повадкам друг друга за 90-е. В этой ситуации некоего дурного разнообразия инспирированных масс-культом моделей консумерного поведения (в т.ч. писательского), форм и интенсивностей потребления, умопомрачительного разнообразия в конформизме, культурному активизму не так просто найти точку отталкивания и, возможно, именно поэтому возникает интерес прежде всего к независимому производству самостоятельной эстетической платформы и политического опыта.

Долгое время в литературе опасность мыслилась на манер вторгающейся в частные пределы анонимной коллективной инстанции и угрожающей автономии унификацией частного способа выражения, и если сегодня этот манер оставляет равнодушным все большее число молодых людей, то это потому, что старорежимная опасность давно отменена новыми вызовами или ее собственные координаты изменились настолько, что дело литературы сопротивления полностью переопределяется. В эпоху, когда все запряталось в тысячи укромных ниш и прибежищ, а персонализация становится постиндустриальной технологемой, опасность заключается уже давно не в утрате автономии, но в утрате порядка и пространства общего, способностей искать и находить общий язык, каким бы неклассическим и даже варварским он ни казался. Именно по этим причинам награждаемый сегодня литературный проект носит название «Транслит». Понимая необходимость и трудности и даже превратности перевода, осуществляемого между культурами и социальными стратами, эпохами и идеологическими оптиками, мы старались отдавать себе отчет в том, что результат всякого перевода может быть не только алеаторным набором знаков для языка источника, но и значением, опознаваемым только сквозь ужас деформации родной речи, для языка назначения. Именно пользуясь транслитом, вы остаетесь носителем своего языка, кодируя сообщения с помощью знаков чужого, тем самым делая это совершенно неконвенциональным (вплоть до изобретения нового синтаксиса и буквосочетаний) и одновременно всегда разным способом: нужда, вызванная блаженным отсутствием соответствующих русских стандартов и протоколов и потому обрекающая на постоянное творчество. Формалисты говорили, что поэзия всегда пишется на чужеземном языке, но сегодня в это определение стоит внести необходимые уточнения: на каком уровне реализуется эта инаковость и какого она свойства. На наш взгляд, больше невозможно довольствоваться роением блаженного разноречия, смешением языков и неразличением идеологий, славных уже одним тем, что эта практика пришла на смену деградировавшему общему языку и автоматизировавшейся идеологической риторике, необходимо снова наводить мосты и проводить линии фронта. Но оставим тему перевода, о котором принято говорить в соседней номинации, и перейдем к практике, для которой он является конститутивным условием – а именно для практики сообщества.

Становясь слишком частной и дробной, не способной трогать, литература больше не способна создавать вокруг себя сообщество или создает только постоянно распадающееся сообщество. А именно сообщество, как почти угадано в формулировке, указанной в дипломе, подразумевает, что дело всегда шло не только о периодическом издании, но и иной просветительской, а также исследовательской работе. Сообщество, по-прежнему способное существовать на петербургских кухнях, но и отчаянно нуждающееся в своем представительстве в международных фейсбук-группах, в процессе подготовки изданий обучается друг у друга не только стерильным концептуально-содержательным вещам (каким можно обучиться на курсах повышения гуманитарной квалификации, каким сейчас является университет), но и живой интеллектуальной дискуссии, порой переходящей в довольно острую внутреннюю полемику, в то же время не отменяющую и даже укрепляющую способность выступать единым фронтом вовне. В конечном счете сообщество – это то, что держится на некоей форме интеллектуальной и дискурсивной совместности, взаимообразования речевых повадок и концептуального притяжения. Что до аудитории, то самой главной задачей мне представляется истребление четкой границы между замком редакционного и посадом читающего сообщества. Именно эту ставку и одновременно практику сообщества я бы назвал "самообразовывающимся" (т.е. и s'instruis, и s'organiser).

Как в 27-м году Борис Эйхенбаум писал: «Вопросы технологии явно уступили место другим, в центре которых стоит проблема самой литературной профессии, самого "дела литературы". Вопрос о том, "как писать", сменился или, по крайней мере, осложнился другим – "как быть писателем". Можно сказать решительно, что кризис сейчас переживает не литература сама по себе, а ее социальное бытование. Изменилось профессиональное положение писателя, изменилось соотношение писателя и читателя, изменились привычные условия и форма литературной работы – произошел решительный сдвиг в области самого литературного быта». Точно такой же сдвиг в области литературного быта происходит и сегодня. И отказ поэзии от рефлексии исторических изменений своей функции и условий своего социального бытования, попытка догнать уходящий поезд вместо прокладывания новых путей сообщения, грозит девальвацией роли поэзии в культуре, и те, кто отрицает это или находит в таком внеисторическом существовании поэзии психологический комфорт, способствуют превращению поэзии из инструмента мысли в объект культа или хуже того – декоративно-прикладного искусства.

Также Вальтер Беньямин в 34-м году в статье «Автор как производитель» писал о «необходимости переосмыслить представление о формах литературы с учетом не только производственных отношений эпохи, но и новейших технических средств», «нельзя обслуживать производственный аппарат, не стараясь одновременно его изменить (в духе социализма)». «Надо стремиться не к "духовному обновлению", каковым его провозглашают фашисты, но предлагать технические новации».
Так и перед нами сегодня стоит задача не индивидуальной героической биографии, являющейся атрибутом архаичного, доиндустриального литературного производства. Сегодня требуется огромная работа не над одной лишь художественной продукцией, перенимающей все ухищрения товарной формы и «выставляющей на обозрение поддельные таланты творческой личности в новых шедеврах», но всегда одновременно работа над средствами производства, и работа эта должна обладать организационной функцией. Речь не о пропаганде: автор, который ничему не учит писателей, не учит никого. То единственное, к чему призывает Беньямин пишущего и актуальность чего сохраняется по сей день и даже особенно актуально звучит в последнее время, – это размышлять, размышлять над собственной техникой и собственным положением в контексте производственных отношений эпохи.

Сквозящий в этих словах материалистический пафос следует понимать, прежде всего, как номинальную опору на материальность означающего и его трансляции, понимание, что никаких других путей и обходов у нас нет. Любое искусство способен подвести его медиум. Подрывать собственные основания своей традиционной формы – в некотором смысле здравый смысл литературы, но сегодня пришло время говорить не только о языковой форме, требующей самокритики, но и о формах медиального и институционального бытования литературы. Проект институциональной критики, давно развивающийся в искусстве, недурно было бы привить современному литературному процессу. Как пишет Сергей Огурцов, «известно, как исчезали отдельные жанры, как отдельные формы угасали в медиуме; единственный способ избежать этого – мыслить и практиковать поэзию как лишь один из медиумов внутри искусства с общей историей, теорией и институциональной структурой». Именно рефлексия и критика собственных материального и институционального медиумов и являлось всегда ядром авангардного проекта. 

Сегодня больше не существует технических, экономических и идеологических препятствий у издательской, включая издание экспериментальной литературы, деятельности. Проблемой сегодня является скорее сама отлаженная работа индустрии литературы и характеризующие ее медиальные (вроде бумажного авторского сборника) и институциональные атрибуты (вроде поэтического вечера). Именно поэтому мы видим необходимость в экспериментировании с овнешненными формами репрезентации поэтического текста (будь то кинетическая типографика, интервенция некоего текстового объекта в городскую среду или коллективные поэтические действия), которые в той же мере про поэзию, в какой и про взаимодействие с аудиторией. Именно поэтому мы издаем книжную серию «крафт», которая в той же мере про поэзию, в какой и про производство поэзии. Это попытка проблематизировать, акцентировать материальную сторону культурного производства, исследовать отношение современных поэтов к разделению между творческим и наемным трудом. Но речь не только о неких воображаемых угнетенных, от которых мы надежно отделены, эта граница проходит, в том числе, по отдельно взятому индивиду, который отчуждается как наемный работник, а по возвращению в свою съемную комнату пытается залечить свои постиндустриальные раны сочинением возвышенных стихов. Объективация этих ухищрений современного производства культуры может сильно повлиять и на сам способ писания текстов.

Возвращаясь в заключение к модели перевода как двунаправленного процесса, я хочу сказать, что в данном случае речь идет не столько о раздражающей многих идее поверения гармонии алгеброй, сколько о плодотворности самой практики скрещивания разных языков и оптик, превышающей плодотворность культивации, культа и аккумуляции самости, ее постоянного тавтологического предъявления и замерения. Именно поэтому с помощью теории, а не подсчета межиктовых интервалов нам всегда и казалось возможным объяснить и обогатить поэзию.