* * *

Когда в провинции болеют тополя
и свет погас и форточку открыли
я буду жить где провода в полях
и ласточек надломленные крылья
я буду жить в провинции где март
где в колее надломленные льдинки
слегка звенят но если и звенят
им вторит только облачко над рынком
где воробьи и сторожихи спят
и старые стихи мои мольбою
в том самом старом домике звучат
где голуби приклеены к обоям
я буду жить пока растает снег
пока стихи не дочитают тихо
пока живут и плачутся во сне
усталые большие сторожихи
пока обледенели провода
пока друзья живут и нет любимой
пока не тает в мартовских садах
тот неизменный потаенный иней
покуда жилки тлеют на висках
покуда небо не сравнить с землею
покуда грусть в протянутых руках
не подарить – я ничего не стою
я буду жить пока живет земля
где свет погас и форточку открыли
когда в провинции болеют тополя
и ласточек надломленные крылья.

* * *

Никто не сможет научить прощаться
давным давно у дальнего пруда
я встретил девочку уставшую от счастья
она его не знала никогда.

Я говорил: в краю где дремлют птицы
есть дом в котором нынче не живут
там позабыт под красной черепицей
вчерашний несговорчивый уют.

Опавший сад подскажет где хранится
вишневое домашнее вино
пусть дождь непрошен и влажны ресницы
давно ли – помнишь? нет – давным-давно.

Никто не сможет научить прощаться
и не узнать что встречи сочтены
я приезжал – и снова был причастен
к дыханию последней тишины.

И самолеты тихо пролетали
и фонари не загорались зря
и на ладони все никак не таял
прощальный знак чужого сентября.

* * *

Я сын без родины я человек без крова
в Перми пермяк одежду обменив
проворожив над пряжею суровой
еще судьбе скажу не обмани

круги грачей вплетаются в морщины
вручите план врачуйте говоря
учитель спи – да притчами причины
а главный скиф король монастыря

еще метель в часы переворота
еще грозя едва из озорства
куда же? дверью? двориком? ворота
и на прощанье первая верста

нас будут помнить ничего не зная
нам не понять мы проживем впотьмах
не обессудьте – в трех шагах от рая
на третий день недолгая зима

на подоконник локоток убогий
смогу ли я откуда ни возьми
сказать о том что к времени мы строги
хоть устилаем путь ему костьми

на первый раз не полагалось знаться
на долю снег на дольках апельсин
на долю боль – не полагалось браться
спасибо встречный тронуть упросил.

* * *

Из баньки барашком точеным рожком
до платья в горошек худым сапожком

мне нечего делать – приморская глушь
и только и тела – дорожная сушь

мне нечего помнить – птенец удалец
дорога морока а делу венец

темно печенежья томилась Тамань
дохою медвежьей укрытая лань

татары галеры чинары мордва
и только и веры – болит голова.

* * *

Тавриды благодать теплее исподлобья
злопамятная глушь поверье ли тоске
ты руки протянул и вьется в изголовье
зимы крученый мел на грифельной доске

египетской сумой на столике укромном
и розовым вьюном табачного цветка
ты время подарил и поровну дворовым
ты жизни пожелал печаль моя легка

холодным серебром касаться переулка
ты радуге верни не в силах повернуть
осенние цветы ограды и прогулки
акации вокруг и некуда взглянуть

так будет же светло за то что называла
медлительным веслом венком и наконец
ты руки протянул и время миновало
и нежности своей жестокий образец.

* * *

Так доверчиво прятать с другими
рукодельем растянутый зной!
победителя лживое имя
мелкой зыбью покрыто и мглой

в наше время любая потеря
умещается в малом ковше
чтобы тетерев звался тетерей
и таил недовольство в душе

наши сосны раскинулись вровень
у калитки трава широка
у лунатиков теплые брови
треплют прядь моего парика

и торгуют цветы напоследок
и до самых верховий Днепра
надевают цыгане браслеты
и романсы поют фраера.

* * *

Ты меня не занимаешь но толк
если месяц – хорошо хорошо
полюбили ненадолго не в долг
полюбили городи шалашом

ты меня не занимаешь молчи
не настолько знаменит некрасив
не настойкою пьяны горячи
косари поводыри караси

ты меня не понимай занимай
это надо же – на том берегу
запорожцами грести за Дунай
запорошены цветы на бегу

ты меня не понимай утоли
истомили увели увели
исполинами вели удали
Ипполитово люби улови

Ипполитово утешь утоми
проклинаю невелик недалек
опалите – горячей на крови
уберите уголок узелок

что утеряно зову дозовусь
или терему косач глухарек
или дереву сову татарву
или велено царек уголек

и малины старомодный отвар
и долины лиловей хуторов
и рябины не видать – здорова
и растерта на крови вечеров.

* * *

Хозяюшка уже ничем
не удержать моей кончины –
такая тяжесть на ручей
и хрипота неизлечима

здесь камень вымощен луной
и башен сомкнуты запястья
пока заемной стороной
служили зависти и страсти

а жемчуг слаб и молчалив
и в моде слава гулевая
когда колышется вдали
Фанагория золотая

и умоляют погреба
сырую проповедь вершины
ромашкой вытереть со лба
и полотенцами жасмина

такую истину хранить
листать нечитанные книги
и полночь к сердцу прислонить
ведерком мокрой ежевики

такую родину беречь
и уносить с собою в споре
прибоя медленную речь
и бормотанье Черноморья.

* * *

Чужаки прощелыги красавцы
вашей спеси доверия нет
надо листьями мысли касаться
и смотреть неразборчиво вслед

надо жить начиная и вторя
не турецкою выдумкой крыш
не колючей грядой троеборья
проклинающей шаткий гашиш

надо жить начиная равняться
зимовать собираться навзрыд
и надуманным лаком богатства
не терзать доморощенных плит

чтобы видеть овалы понятий
наряду с неразборчивой мглой
и густые шары восприятий
укрепить настоящей смолой.

* * *

Где степь без роздыха и дерево простыло
а воздух выгорел как роща золотая
ты проще полудня и лето заплетая
меж двух имен – ты степень различила

мне руки некому на простынь положить
высоких стекол отзвуки разбиты
куда ни шло не устают служить
обуза времени и памяти обида

еще на озере Плещеевом толпа
еще навязчива идея соглашений
и только с мысли спросу не берут

лежит в бору лосиная тропа
и древесина кораблекрушенья
с рожденья ждет и сносится на сруб.

* * *

В ромашке и солнечный круг
и шорох ресниц удлиненных
чтоб узкие линии рук
запутались в стеблях зеленых

она ко страданью ведет
и прячет подальше свиданье
и там где прощанье не в счет
ромашка стоит в оправданье

ах Золушка южных садов
завьюженных сонной красою!
любую воспеть я готов
идущую ножкой босою

чтоб трогая влагу в листах
улыбчивым личиком шарма
затронуть смятенье в мечтах
фиалок лирических Пармы

а дрема ромашкам к лицу
и ждут чтоб сорвали случайно
храня золотую пыльцу
и сердца жестокую тайну

и платьица алого лен
мелькнет второпях за оградой
во благо любимых имен
явившейся в гости отрадой.

* * *

Ирис дымчато-лиловый
как Изидины глаза –
в нем за синею основой
горизонта бирюза
голубиная головка
ловкий ласточки полет
где лукавая плутовка
завлекает и поет

стебель издавна зеленый
словно знамя мусульман
где пустынею хваленой
ходит лени караван
мимолетность остролистость
и подверженность луне
обожаемая близость
и шептанье в тишине

гребень жалобы Прованса
на ушедшее давно
навеваемые вальсы
да искомое окно
зажигаемое рано
за растениями в ряд
где Изольды и Тристана
кольца юные горят.

* * *

Русской речи раба
ты судьба моя птица пустынная
во пылании лба
над широкой долиною

в щебетанье твоем
во полете лазоревом
не о том ли поем
нахожденье над зорями

во сиянье небес
из тоски из постылого чаянья
во спасенье чудес
ты судьба моя гостья случайная

вознесеньем твоим
озаряемы дни запоздалые
где отраду таим
и утехи ниспосланы малые

во смиренье твоем
постигаю заветы извечные
чтобы чтили вдвоем
красоту подвенечную

на странице моей
ты живешь безымянная странница
и дыханье степей
никогда уж с тобой не расстанется.

* * *

Блажен сей муж на склоне дня! –
он держит яблоко в ладони
и дерева к нему в поклоне
сойдутся ветви наклоня
сюда где сад их цитадель
его обитель и защита –
и то под веками сокрыто
чего не ведали досель
а это дольная купель
грозы беспамятная свита
где числа розами увиты
и мотыльковая метель
тепла над видимым покоем
златой таящим окоем
где понимание такое
не нарушается вдвоем.

(Часы. 1977. № 10)