Я благодарю комитет премии Андрея Белого за присуждение мне награды. Особенно дорогой для меня эту премию делает то, что она связана с моим родным городом Санкт-Петербургом и то, что эта премия родилась и выросла в недрах ленинградской неофициальной культуры – близкой мне не только географически, но и поэтически.

      Я хотела бы сказать несколько слов и о той книге, за которую я получила премию, «Пока догорает азбука» (2016), и о том, как я сейчас переживаю и чувствую поэзию.

     «Пока догорает азбука» – на мой взгляд, книга переломного периода, расставания с прошлым, нелегко дающегося возрождения и обновления. Мне кажется, в этой книге открывается новое пространство чувственности. Я переживала открытие этого пространства как своего рода взрыв.

      Для меня поэзия – это возможность увидеть то, что мы раньше не видели, и сказать то, что мы раньше сказать не могли. Также для меня поэзия – это ещё и предельное вопрошание про исток мышления, основание речи и природу реальности. Это вопрошание – то, что объединяет для меня поэзию и философию, но в поэзии эти вопросы ещё более хрупкие, ещё более ускользающие. В поэзии есть избыточность, множественность смыслов, сны языка, который не просто о чём-то рассказывает или рефлексирует, но который преображается, превращается, выворачивается наизнанку, проходит по краю и делает почти невозможное.

      Я выделяю – очень грубо – для себя две стратегии в современной поэзии: преображения или превращения языка и работы с обыденным языком. Под преображённым языком я не имею в виду сугубо преображение каких-то языковых параметров, я имею в виду стремление к выражению невыразимого опыта, преображение языка через этот опыт. На мой взгляд, в эту стратегию попадает и большая часть ленинградской неподцензурной поэзии, и, например, совсем с другой стороны Геннадий Айги. И себя я тоже отношу к этой стратегии. Для меня поэзия – это работа с самой материей бытия. Поэзия, которая стремится делать что-то не столько с языком, сколько с бытием. Можно сказать, что для меня поэзия – это вообще предельный способ бытия. Мне кажется, это то, что по природе своей сопричастно поэзии, принадлежит ей – в смысле предельности самого поэтического восприятия, проживания бытия, обращения с языком.

      Также, на мой взгляд, поэзия постоянно проницает границу между грёзой сознания или феноменального я, в которой все мы живём, и нечеловеческой реальностью. Феноменального я нет в физической реальности, там только объекты и процессы, это «глухая» реальность, «глухая», как глухая стена. Поэт, с одной стороны, живёт в мире феноменального я, в царстве языка и сознания, в ослепительной грёзе, но при этом он может слышать голос реальности – голос природы, голос с той стороны. Он - одновременно феноменальное я, прокладывающее ходы в «глухой» реальности и их по-человечески обживающее -- и гость с болота, из леса, вестник реальности, пришелец из детства и смерти. Он видит ваши сны. Он слышит голоса Зрения, Рассудка, Слуха, Внимания, Памяти, Страха, Осязания, Воли, Соображения, Догадки, Радости, Разума, Сознания, Ужаса, Воспоминания... Поэтическая речь раздувает тот неведомый костёр, где исчезает на миг граница между мёртвыми и живыми, ставшими собеседниками, между травой и человеком, а поэзия становится просто речью, единственно возможной, помнящей о своей невозможности. Это продолжение диалога, ответ на первое слово, родившееся когда-то в камне, на дне болота в мировой ночи.

      Поэт – не только гость с болота. Он же – гость из Страны Чудес. В каждом человеке живут двое: первый и второй. Первый рождается и живёт в Стране чудес. Но постепенно в нём рождается второй - новое образование, живущее в обществе и языке, с которым человек себя отождествляет. Он забывает Страну чудес. Он начинает жить во сне, который снится первому, но при этом забытая Страна чудес кажется ему сном, который он не может вспомнить. Второй никогда не жил в Стране чудес, он пытается вспомнить то, чего с ним никогда не было. Это он - сон Страны чудес, а не она - его сон, как он ошибочно думает. Первый, живущий в Стране чудес, никогда не научится говорить на языке второго. И я убеждена, что поэзия на самом глубинном её уровне – это дело первого.