Эдуард ЛИМОНОВ
Биография

* 1943 (Дзержинск Горьковской обл. – ныне Черноречье Нижегородской обл.)

ЛИМОНОВ (собств. САВЕНКО) Эдуард Вениаминович. Окончил школу и некоторое время работал в Харькове. В 1966 году переехал в Москву, занимался в литературном семинаре Арс. Тарковского, писал стихи, с 1968 – рассказы. Поддерживал общение с кругом «лианозовской школы» (Евг. Кропивницкий и др.). Зарабатывал на жизнь как портной. В 1974 эмигрировал, жил в Нью-Йорке, затем в Париже. Первый роман «Это я – Эдичка» написан в 1976, переведен на многие языки. Во Франции регулярно печатался по-французски как журналист и публицист.

В 1992 году вернулся в Россию, где стал заниматься политикой правоэкстремистского толка. В 1993 году основал Национал-большевистскую партию России, с 1994 главный редактор газеты «Лимонка». В 2001 году арестован на Алтае сотрудниками ФСБ, обвинен в подготовке к терроризму, призывах к захвату власти и попытке создать незаконное вооруженное формирование; на суде, проходившем в Саратове в 2001–2002 годах, эти обвинения были сняты. Признан виновным в незаконном приобретении и хранении оружия, приговорен к 4 годам тюрьмы. Освобожден досрочно в 2003 году.

Написал более 30 книг, переведенных на французский, английский, немецкий и другие языки.

Премия Jean Freustie (Франция, 1992).

Премия Андрея Белого 2002 присуждена за «Книгу Воды» – плод творческой одержимости, исповедь, выходящую за рамки внутренних дел личности, общества, государства.

Персональная страница: http://www.limonov2012.ru/

Книги

Это я – Эдичка. Нью-Йорк: Индекс, 1979; М.: Глагол, 1990.

Русское [Стихи]. Анн Арбор: Ардис, 1979.

Дневник неудачника, или Секретная тетрадь. Париж: Синтаксис, 1982; М.: Глагол, 1991; СПб.: Амфора, 2002.

Подросток Савенко. М.: Париж: Синтаксис, 1983; Глагол, 1995; СПб.: Амфора, 2002.

Палач. Иерусалим: Хамелеон, 1986; М.: Глагол, 1993; СПб.: Амфора, 2002.

Молодой негодяй. Париж: Синтаксис, 1986; М.: Глагол, 1992; СПб.: Амфора, 2002.

Лимонов против Жириновского. М., 1994: М., 2004.

У нас была великая эпоха. М.: Глагол, 1995; СПб.: Амфора, 2002.

Исчезновение варваров [Сб. публ. статей]. М.: Глагол, 1995.

Мой отрицательный герой. Стихи. Нью-Йорк; Париж; М.: Глагол, 1995.

316, пункт «В». М.: Вагриус, 1997; СПб.: Амфора, 2003.

Собр. соч.: В 3 т. М.: Вагриус, 1998.

Книга мертвых. Эссе-воспоминания. СПб.: Лимбус Пресс, 2000.

Книга Воды. М.: Ad Marginem, 2002.

Убийство часового (Дневник гражданина). СПб.: Амфора, 2002.

Моя политическая биография. СПб.: Амфора, 2002.

Американские каникулы. Рассказы. СПб.: Амфора, 2003.

Дисциплинарный санаторий. СПб.: Амфора, 2003.

История его слуги. СПб.: Амфора, 2003.

Девочка-зверь. СПб.: Амфора, 2003.

Другая Россия. Очертания будущего. М.: Ультра.Культура, 2003; Переиздание: Другая Россия. Революция продолжается! М.: Яуза; Пресском, 2004.

Стихотворения. М.: Ультра.Культура, 2003.

Контрольный выстрел. М.: Ультра.Культура, 2003.

Русское психо. М.: Ультра.Культура, 2003.

В плену у мертвецов. М.: Ультра.Культура, 2003.

Священные монстры. М.: Ad Marginem, 2003.

По тюрьмам. М.: Ad Marginem, 2004.

Торжество метафизики. М: Ad Marginem, 2004.

Как мы строили будущее России (по материалам писем в газету «Лимонка»). М.: Яуза; Пресском, 2004.

Бутырская–Сортировочная, или Смерть в автозэке. Пьеса и интервью (с приложенным CD). М.: Emergency Exit, 2005.

Русское [Стихи]. М.: Ad Marginem, 2005.

Лимонов против Путина. М.: Новый Бастион, 2006.

Великая мать любви. СПб.: Амфора, 2006.

Ноль часов [Стихи]. М.: Запасный выход, 2006.

Иностранец в смутное время. СПб.: Амфора, 2007.

Последние дни супермена. СПб.: Амфора, 2007.

Дневник неудачника. СПб.: Амфора, 2007.

Ереси. СПб.: Амфора, 2008.

Смерть современных героев. СПб.: Амфора, 2008.

СМРТ. СПб.: Амфора, 2008.

Дети гламурного рая. М.: Глагол, 2008.

Мальчик, беги! [Стихотворения.] СПб.: Лимбус-Пресс, 2009.

Книга мертвых-2. Некрологи. СПб.: Лимбус-Пресс, 2010.

А старый пират... М.: Ad Marginem, 2010.

К Фифи. М.: Ad Marginem, 2011. 

В Сырах (Роман в промзоне). СПб.: Лимбус-Пресс, 2012.

Illuminationes. М.: Ad Marginem, 2012.

Атилло длиннозубое. М.: Ad Marginem, 2012.

Проповеди. Против власти и продажной оппозиции, М.: ЭКСМО, 2013

Апология чукчей. М.: АСТ, 2013.

СССР – наш Древний Рим. М.: Ad Marginem, 2014.

Титаны. М.: Ad Marginem, 2014.

Дед (роман нашего времени). СПб.: Лимбус-Пресс, 2014.

Киев капут. Яростная книга. М., Эксмо, 2015.

Главы из КНИГИ ВОДЫ

Азовское море

 

     Я ходил тогда в зеленом модном крупной вязки свитере, достигавшем мне чуть не до колен, в расклешенных брюках, сшитых мною самим. Я жил на площади Тевелева, 19, с женой Анной, 28 лет, и ее шестидесятилетней матерью, в квартире из двух комнат, в самом что ни на есть центре Харькова. Я писал стихи, ходил пить кофе и портвейн в модное место – в закусочную-автомат на Сумской улице. Там даже был в те годы швейцар, и он называл меня «поэт». То есть я был жутко модный центровой мальчик. Мне было 22 года. Никто не мог бы догадаться, что еще за два года до этого я работал сталеваром на заводе «Серп и молот». Анна Рубинштейн и богема хорошо пообтесали меня.
     Это именно Анна всучила меня Сашке Черевченко, молодому поэту и журналисту, сотруднику газеты «Ленiнська змiна», когда Сашка поехал в командировку по маршруту Бердянск – Феодосия – Алушта – Севастополь писать статью о черноморских бычках.
     – Возьми Эда с собой, Сашка! Он тут спивается только со своим Ге-ночкой, – причитала Анна.
     Харьковский плейбой Генка Гончаренко.
     Интересно, что все, кто причитал, что я сопьюсь или спиваюсь, спились сами или другим способом самоуничтожились! Сашку и Анну связывала Валя, украинская рослая кобыла, работавшая вместе с Анной продавщицей в магазине «Поэзия», Сашка «встречался» с Валей. Кудлатый, высокий, бывший матрос и курсант, Сашка снизошел к просьбам и взял меня, ему, впрочем, нравились мои стихи. Я был оформлен в командировочном удостоверении как фотограф, а чтобы я выглядел таковым, мне
выдали кофр на ремне, в котором фотоаппарата не было, да и снимать я не умел, в кофр я положил смену белья.
     Интересно, что Сашка Черевченко сейчас живет в Риге, он редактор русскоязычной газеты, насколько я знаю, это самая крупная русская газета Латвии. После того как в марте 1998-го на арену латвийской общественной жизни вышла Национал-большевистская партия и оказалось, что я председатель этой политической организации, Сашка передал мне через приехавших в Москву журналистов свой пылкий краснофлотский привет. Его газета обильно пишет о нас. Если бы в России уделяли нам столько внимания, сколько в Латвии, партия национал-большевиков была бы уже в Государственной думе.
     Мы отбыли в поезде на юг рано утром. И уже к вечеру прибыли в Бердянск, в порт на Азовском море. И пошли в местный горком партии. И секретарь горкома принял двух молодых поэтов тотчас после того, как из двери его кабинета вышел генерал в лампасах. Мое самоуважение и мое уважение к Сашке тотчас подскочили. В кабинете на обитых красным бархатом стульях мы поговорили о бычках. Поголовье бычков в Азовском море неуклонно уменьшалось. Еще мы узнали, что именно в Азовском море, ввиду его малости и мелководности, часто бывают самые жуткие истории, какие только можно вообразить. Сашка все записывал, что говорил секретарь, а я не фотографировал. По ковровым дорожкам мы вышли из здания горкома и пошли в порт. Поговорили с рыбаками или с теми, кого приняли за рыбаков. С нежностью и умилением все эти люди славословили бычка. И выражали сожаление его исчезновению. Сами они – и рыбаки, и люди из горкома – были похожи на корявых бычков: по-южному загорелые, большелобые, пыльные длинные брюки закрывали их башмаки и превращали в русалок мужского пола. Они как бы росли из бердянской пыли, из бетона в порту сразу начинались их хвосты. Такие ходячие бычки они были.
     Приехав в первую в моей жизни командировку, я ожидал увидеть – как Джонатан Свифт или Геродот – необычных существ, а увидел все тех же лохов, что и в континентальном, далеком от моря Харькове, – только морских. Мне стало скучно. Слава богу, мы сразу купили билет на теплоход до Феодосии.
     Едва загрузившись в теплоход, Черевченко попал в руки капитана-инструктора. Познакомившись, они обнаружили, что оба проходили морскую практику на крейсере «Дзержинский», только в разных поколениях. Сашку, беднягу, комиссовали с «Дзержинского» по состоянию здоровья, потому у него не получилось карьеры моряка. А он уже успел окончить до этого Севастопольское военно-морское училище. Капитан-инструктор пошел, проверил, правильно ли ведет себя нормальный капитан, управляющий теплоходом. Убедившись, что все нормально, он возвратился и пригласил нас в свою каюту. Вот там все соответствовало
моим стандартам. Бронза и медь были надраены, все, что белое, выглядело разительно-белым, в крайнем случае – ярко-белым. Кто был ответствен за появление бутылки коньяка, я давно не помню. Кажется, юный кудрявый верзила Сашка, он был тогда лауреатом премии комсомола, считался восходящей звездой харьковской поэзии, на нем был светский налет, на Сашке. Мы пили коньяк с лимоном, капитан-инструктор с легкостью ронял магические имена портов мирового океана: Порт-Саид, помню, не покидал эфирное пространство вокруг нашего стола. Я был очень горд, сидя между двумя морскими волками, я наслаждался. Говорил я мало, но замечал многое.
     Между тем утюг нашего теплохода стало сильно раскачивать. И мы, предводительствуемые разогретым капитаном, отправились в рулевую рубку. Там нас не ждали, но приняли радушно. Рулевой вспотел от напряжения, оказывается, штормило уже к четырем баллам. Через четверть часа шторм достиг всех пяти. Светлогрушевые волны, как в стакане газировки, время от времени омывали стены рулевой рубки. Поверхность Азовского моря кособоко появлялась в различных ракурсах на стекле. Однажды оно появилось под 90 градусов, ей-богу, правда... То есть наш утюг сдвинулся, и море сдвинулось, и получилось, что мы как бы вертикально идем ко дну. Но не пошли, ужас длился мгновение. Это был первый шторм в моей жизни. Я обнаружил, первое: что я не подвержен морской болезни. Второе: я все ждал, что о стекло рубки хряпнется кальмар или осьминог, чего не случилось. Третье: море в шторм и после шторма пахло, как бочка с огурцами.
     Наш утюг прибыл в Феодосию напуганным и чуть потрепанным. Море сорвало и смыло спасательную шлюпку. Капитану-инструктору было не до нас, но он крепко пожал нам руки, когда мы спустились по трапу. Его ждали нудные завхозские заботы: составление акта на смытую шлюпку и прочее. Нас приветствовала Генуэзская башня. (По-моему, она была серая.) Феодосия ведь знаменита тем, что ее построили генуэзцы.

 

Черное море / Туапсе

     Совсем откуда-то из черной дыры памяти вдруг пришли древние, как Греция или Персия, мерцающие воспоминания. I960 или 61 год. На раздолбанном автобусе я еду в Туапсе. Зачем, почему – не помню. Помню, что у меня небольшой чемодан, доставшийся в наследство от отца, с ним Вениамин Иванович ездил в командировки. Чемодан у меня был обклеен наклейками. А вот какими, убей бог, не помню. Ну ясно, там не могло быть наклеек «Нью-Йорк» или «Амстердам», но очень возможно, что ярлыки иностранных сигарет там могли быть наклеены. Чемодан полупустой, в нем буханка хлеба. Одет я в тренировочные брюки и пиджак, из которого давно вырос, буклированный, я носил его еще в восьмом классе, а уже окончил десятилетку, семнадцать лет мне.
     Автобус трясет, у него херовая резина, в России всегда беда с резиной, в автобусе, впрочем, весело. Людей немного, это южная весна, окна открыты, жара, пыль, горная дорога. Позднее я вычислил, что этот отрезок над морем прошли герои романа Серафимовича «Железный поток». (Пару лет назад я с удовольствием перечел этот роман, он напоминает этику «Тараса Бульбы» и ничуть не хуже булгаковской «Белой гвардии».) Я время от времени вынимаю из чемодана хлеб и ем его, отламывая кусками. Пожилой костлявый мужик с треугольником тельника под рубашкой поглядел на меня несколько раз с соседнего ряда кресел и выдал мне кусок курицы. Я взял. Мужика зовут Костя. Я представился как пацан из Ленинграда, еду к тетке в Туапсе. Почему из Ленинграда? Ну, у меня были большие претензии, Харьков был для меня маловат, я считал свои масштабы габаритнее Харькова. «Ой, хлопчику, шо ж ты один хлiб iжь!.. » – украинская бабка дает мне кусок рыбы. Я беру.
     В Туапсе у меня никого нет, конечно. Никакой тетки, ни единого адреса. Я начитанный мальчик, поэт, отрок, я еду расширять пространство, встретить красавиц, чудовищ, ветряные мельницы или стальные мельницы, которые отрубят мне руки.

     Для отрока в ночи, глядящего эстампы,
     ЗА каждой далью – даль, за каждым валом – вал.
     Как этот мир велик в лучах рабочей лампы
     И в памяти очей как безнадежно мал...

     Вот насмотрелся в ночи эстампов и еду, как Рембо, побег в никуда. Поэтическая грусть овладела. Тоска по пространству.
     Путешествовать нужно одному. Тогда видишь все пронзительно и ярко. К сожалению, не всегда удается путешествовать в одиночестве.
     В Туапсе я схожу и стараюсь сбежать от матроса Кости как можно быстрее. Мне не хочется, чтобы он обнаружил мой обман. Он кормил меня курицей, рассказывал истории из своей жизни, налил полстакана водки. На вопрос, на какой улице живет моя тетка, я буркнул: «Ленина». Матрос был удивлен, я не понял почему, не то улица такая центральная, что там только горком да универмаг, не то еще почему. Но в любом городе СССР была улица Ленина.
     Добрый человек пошел проводить меня по адресу, который я ему сообщил. У самого дома я признался ему в обмане, сказал, что у меня нет здесь даже знакомых, что в Туапсе я случайно, что тетка у меня в Сочи, но у меня не хватило денег на билет до Сочи. Он сказал, что давно
бы так, и потащил меня к себе. Его жена встретила нас неласково. Чего-то он не привез, этот дядя Костя, из Новороссийска, за чем он ездил. У Кости оказалась крошечная комната в деревянном бараке рядом с портом. В общем коридоре я насчитал пять или шесть дверей. Кроме Кости и его жены была девочка лет шести и грудной младенец. Бокастая и грудастая жена матроса была значительно моложе него. Она ворчала, но дала нам поужинать жареной рыбы и картошки. Мне постелили на полу у самой двери. Всю ночь плакал ребенок и кашлял Костя. Рано утром я ушел, когда Костя спал, а его молодуха обмывала младенцу зад в тазу.
     – Уже идете? – спросила она.
     – Да, – сказал я, – большое вам спасибо за гостеприимство.
     – То его благодарите, – кивнула она в направлении кровати. – Он хороший человек, всегда кого-нибудь притащит, то котенка со сломанной лапой приволок, – и она вернулась к младенцу.
     Я вышел и пошел мимо длиннющей портовой стены. Параллельно шли рельсы. Я двигался быстро, но шел довольно долго, только километра через два встретил группу работяг:
     – Как к морю пройти? Работяги не удивились.
     – Вон туда, повернешь!
     Я и повернул, где указали. Узким проулком между стен, за обеими, судя по разнообразно повернутым кранам, был все тот же порт. И там впереди оно лежало. Шумно чавкая, мокрое, обильно зеленое и соленое – море. Зимние шторма нанесли на небольшой гравистый пляж валунов. Очень больших, некоторые с хорошую бочку величиной. Был отлив, сонно воняли углеродом черные всякие водоросли. Вдали я увидел корабли, ждущие, когда их запустят в порт на разгрузку. Туапсинский залив был свеж и прекрасно синь, как море в приключенческих романах Стивенсона. Над моим диким пляжем вздымалась скала. Я поместил свой чемодан под скалу и разделся, подумав, снял и трусы. Было холодно, но солнце уже взошло и теперь пробивалось сквозь утренний туман. Оскальзываясь и больно ударяясь ногами о камни, я пошел в море. Поскользнувшись, рано хряпнулся о воду. Меня обожгло. Я поплыл.
     Вылез товарищ Артюр Рембо быстро. Даже яйца сжимало от холода. Обтерся полотенцем. Оделся. Сел на чемодан и стал есть хлеб, глядя в море.
     Много позже я написал стихотворение, где есть строки об этом эпизоде.

     Перевернут баркас. Натянут канат. 
     Две шерстинки пеньки из каната торчат.
     Мокрое дерево сложено в кучи. 
     С моря идут полотняные тучи... 
     Желтое что-то надев, погрустив, 
     Бродяга бросает Туапсинский залив. 
     И уходят на станцию желтые стены 
     И видят на станции станционные сны...

     Так и было. Артюр Рембо с соленой кожей отправился на станцию. Там познакомился с двенадцатилетним хлопчиком-хулиганом. Вместе они что-то стыбрили и отправились продавать краденое в рыбачий поселок. Там они вошли в хижину девятнадцатилетнего толстого юноши, одетого в пахнущую рыбой фуфайку. В тазах там повсюду солилась рыба. Вытащив пару рыбин из таза, ребята прикончили хлеб Артюра Рембо и улеглись спать кто где мог. Рано утром девятнадцатилетний и двенадцатилетний, еще было темно, провели ленинградского пацана в автопарк. Через час поэт выехал в кузове грузовика по шоссе в направлении Сочи. А еще через неделю он работал в чайсовхозе в горах близ поселка Дагомыс. Близ – это полсотни километров в горы. Поэт корчевал пни, дабы освободить место для плантации чая. Помните об этом, раскрывая пачку «Чай грузинский».