Александр Долинин

АПОЛОГИЯ АЛЕКСАНДРА ЛАВРОВА

ПО СЛУЧАЮ ПРИСУЖДЕНИЯ ЕМУ ПРЕМИИ АНДРЕЯ БЕЛОГО

Нет нечего более естественного, чем присуждение премии Андрея Белого крупнейшему исследователю Андрея Белого и его эпохи. Формально премия присуждена за два замечательных сборника АЛ последних лет, но всем понятно, что ими заслуги лауреата отнюдь не исчерпываются. Если б не публикации и комментарии АЛ, мы бы сегодня знали не подлинного поэта, писателя и мыслителя Андрея Белого, а его искаженную, плоскую тень. Посудите сами:

Мы читаем стихотворения и поэмы Андрея Белого в образцовом комментированном издании АЛ и Джона Мальмстада, впервые позволяющем проследить запутанную творческую историю текстов, многократно переписанных и перекомпонованных автором для сборников разных лет.

Мы читаем автобиографическую трилогию АБ с трехсотстраничными комментариями АЛ – компендиуме точных сведений о людях и книгах Серебряного Века, позволяющих, насколько это возможно, отделить вымысел от правды, миф от реальности, индивидуальную память от памяти исторической.

Мы читаем изданную АЛ переписку АБ и Александра Блока не в фальсифицированном варианте, изготовленном в советское время, а такой, какой она была на самом деле, без ретуши и подчисток, и, с помощью комментариев редактора – еще одной энциклопедии Серебряного Века, – иначе представляем себе обоих корреспондентов и их драматическую дружбу-вражду.

Я не говорю уже о многочисленных документах – мемуарных свидетельствах, статьях, рецензиях, заметках, письмах, извлеченных АЛ из архивного полу-бытия и введенных им в обычный исследовательский и читательский обиход.

За всеми этими публикациями стоит гигантский, упорный труд – тысячи часов, проведенных в архивах (куда АЛ зачастил еще со второго курса филфака), тысячи газетных, журнальных, книжных страниц, проштудированных в библиотеках, тысячи наведенных справок, тысячи выписок. Без этого труда был бы недостижим тот высочайший уровень филологической и историко-литературной культуры, которым отличаются все без исключения работы АЛ, их редкая, образцовая добросовестность – добросовестность не в смысле старательного выполнения служебных обязанности, а в более высоком смысле, зафиксированном  в словаре Даля: «добрая совесть, праводушие, честность, правдивость, строгая богобоязненность в поступках». Если заменить «богобоязненность» на боязнь погрешить против императивов научной этики, то эти дефиниции точно описывают принципы, которыми руководствуется АЛ в своих разыскания.

Недалекому или неразвитому уму может показаться, что разыскания АЛ сводятся к бесцельному и бессистемному накоплению мелких историко-литературных фактов. Конечно же, это не так. Напомню, что эпиграфом к «Мастерству Гоголя» Андрей Белый выбрал собственную фразу: «Не бесцельны ... скромные работы собирателей сырья» – не бесцельны, потому что, как показал американский философ Эрик Дональд Хирш, накопленная информация о текстах рано или поздно организуется в парадигмы, которыми мы пользуемся в интерпретации и получении новых знаний (поэтому, кстати, все новейшие работы об Андрее Белом отталкиваются от исследований АЛ). Но дело даже не столько в этом, сколько в том, что АЛ, говоря его словами, рассматривает и осмысляет творчество Андрея Белого «как становление некоего единого текста, открывающегося по мере воплощения разными гранями, но неизменно, при всех зигзагах идейной и духовной эволюции и причудах конкретных эстетических манифестаций, тяготеющего к своей целостной и неразложимой сути». Это согласуется с тем, что говорил о своей поэзии сам Андрей Белый:  «Все, мною написанное, – роман в стихах: содержание же романа – мое искание правды, с его достижениями и падениями». Каждый частный комментарий АЛ всегда обусловлен и обогащен его глубоким знанием и пониманием этого «единого текста» и окружающих его культурных контекстов, а его общие работы о поэтике и миропонимании Андрея Белого и других символистов – обогащены и обусловлены великолепным пониманием и знанием деталей. Это, на мой взгляд, идеальное воплощение «герменевтического круга» или, что в сущности одно и то же,  идеальная филология.

Я знаю, что есть литераторы, у которых присуждение премии АЛ вызвало несочувственное бурчание. Дескать, Комитет премии изменил своим принципам и традициям, поощрив не новаторские, авангардные, бунтарские тенденции в гуманитарных исследованиях, а «скучное», академическое литературоведение, адресованное лишь горстке узких специалистов и не нужное более широким массам современных любителей и производителей словесности. Подобные претензии основываются на бытующих ныне представлениях, хорошо сформулированных одним из прежних лауреатов премии, который писал: «Новация оказывается на стороне тех философов, которые мыслят себя как филологи, или тех филологов, которые мыслят себя как философы, то есть рефлексируют над понятием филологии». Замечу в ответ, что новация – есть понятие исторически относительное, и когда пространство культуры заполняют толпы полу-филологов, полу-философов, множащих докучные метафоры, быстро становящиеся прописными, а во многих головах, как говорил Андрей Белый, бурлит «бессмысленный кипяток», новаторами оказываются «архаисты» с ясным умом, трезвой памятью и знаниями, достигнутыми потом и опытом. Так что, на мой взгляд, решение комитета наградить одного из таких архаистов-новаторов кажется мне вполне справедливым и отвечающим духу премии.

Оно справедливо вдвойне, если вспомнить, что сам склад личности АЛ был сформирован той же средой, в которой родилась сама идея независимой премии. Его научные занятия Серебряным Веком с самого начала были формой этического и эстетического противостояния омерзительному режиму – противостояния не героического, но будничного, когда приходилось бороться за каждое упоминание запретного имени, за каждую цитату из запретной книги, за публикацию каждого «сомнительного» документа. Верность научной этике в этих условиях становилась проявлением внутренней свободы и человеческой честности, которые Александр Лавров сумел сохранить и в наше подлое время.