Первое, что бросается в глаза при чтении текстов Татьяны Скарынкиной, — это её необычная работа с тем, что можно обозначить как «бытовой абсурд». Это понятие — очень общее: под ним скрывается множество мелких нюансов и ситуаций, большинство из которых остаются на периферии сознания и никогда не вербализуются. Татьяна Скарынкина переносит их на передний план и находит для них слова. В стихотворении «Взрослому трудно» передано знакомое ощущение неловкости от необходимости навязанного социального взаимодействия, но слово «неловкость» — только формальный словесный эквивалент, бирка на событии, не передающая его сложного внутреннего содержания. Оно раскрывается в самом стихотворении, единственно верными интонационными смещениями. Татьяна Скарынкина показывает, что у бытового абсурда есть структура: 

Взрослому трудно
уйти незаметно

налетят молниеносно
остальные взрослые

чего это
он

мы же не уходим все
пусть тоже остаётся здесь

на виду у всех
пусть сидит себе.

Ирония в этих текстах возникает как бы сама собой. По своему характеру эта ирония напоминает, помимо Пригова, норвежского прозаика Эрленда Лу («Наивно, супер»). Поведение взрослых описано так, как если бы это была заметка иностранца или инопланетянина о местных обычаях. Это взгляд, который не отягощен предзаданным, усвоенным способом описания предметов и ситуаций, они появляются как будто впервые и вносятся в реестр познанного иначе, чем мы могли бы ожидать. Говоря о бытовом абсурде, можно вспомнить статью Урсулы Ле Гуин о литературе как сумке, где она утверждает, что женский быт не может стать содержанием эпоса, так как истории о героях, побеждающих монстров, заслоняют истории о собирательстве и домашней заботе. Татьяна Скарынкина именно это и делает возможным: в стихотворении «Раковина» разворачивается героический эпос о том, как субъект речи пробивает засор в раковине, а в «Чеканке на доске воображенья» рисуется миф о творении, где скатерть с салатницами на ней превращается в картину рождения Вселенной. Что касается поэтики «сумки», то её можно усмотреть в том, как бережно сохраняют эти стихотворения персонажей маленького городка Сморгонь — здесь и «кассирша с тараканьими усами» и «дядя Эдзя» с «дядей Владзей» — всем им Татьяна дает возможность бесконечно существовать в пространстве ее текста.
Этим стихотворениям чужда усталость, пресыщенность культурой. Наоборот, огромный голод по поэзии движет ими: в тексте «Стихи-официантки и немного Северной Африки» прямо говорится о том, что поэзии хочется так же, «как голодному хочется похлёбки». В отношении актуальных поэтик часто говорят о «стратегиях», о «повестке», но, как мне стало очевидно из интервью, которое я сейчас беру у Татьяны, с абстрактными идеями она особой дружбы не водит. В лучшем случае она повесит идею «на стенку в туалете», как это делает индеец из ее стихотворения «Береги себя индеец». Вот этот фрагмент:

если что забыть успеешь
то картинку вынимаешь

или чей-нибудь портрет
или чью-нибудь идею

и на стенку в туалете
в доме где тебя не знают

украшаешь
и живёшь.

Её тексты целиком интуитивны и возникают на границе сна и яви — тем удивительнее их интонационная точность. Скарынкину отличает абсолютная верность себе, своей внутренней речи — именно это поднимает эти тексты до архетипа и естественным образом позволяет им быть прочитанными политически. Любопытно, что книга начинается с описания сна, в которой героиню «заманили в нелегальный бордель», где она, голая по пояс, «составляет стихотворный сборник», пока мужчины во фраках играют в карты. Соблазнительно увидеть в этом метафору литературного сообщества, которым заправляют «статусные мужчины».  В первую ночь в этом литературном борделе героиня сна обнаруживает, что ее подушка пахнет «20-ю мужчинами, не меньше» и констатирует: «Запах стойла». Действительно, поэт-женщина опирается на здание культуры, выстроенное мужчинами: темы, тексты, институции. Интересно, что её сюда именно заманивают, под видом магазина «Мир букетов». Литературный мир, особенно поэтический, зачастую манит еще сохранившимся в социуме романтическом представлением о роли и статусе поэта. Но никакие букеты цветов здесь на деле никого не ожидают, а за фасадом романтики оказывается достаточно прагматичная и шизоидная реальность. Однако такое прочтение совершенно необязательно. В этом еще одна важная особенность текстов Скарынкиной: они зачастую рисуют некий паттерн, который можно применить к самым разнообразным построениям. Политически они прочитываются не потому, что автор-ка делает чёткое и продуманное заявление, а потому что занимает собой — телом своего текста — естественное, а не отведенное пространство. Апеллируя к Альфреду Корзибскому, можно сказать, что автор-ка выходит за пределы размеченной территории речи, на которой это тело должно существовать, самим фактом своего несоответствия карте этой территории и тем, что её тексты делают это несоответствие своим основным содержанием. Поэтому о них, несмотря на внешнюю простоту, интересно размышлять, и в этом одно из их существенных достоинств.