Михаил Эпштейн
Ответы на вопросы интервью альманаха
1. Остается ли актуальным выделение философской антропологии в отдельное направление гуманитарных исследований и практик? Или это уже отошло на второй план и пора выстраивать всевозможные культурные научно-художественные миксы-практики по поводу новой ситуации человека?
Думаю, лучше не выбрасывать что-либо с парохода современности, а напротив, набирать на него как можно больше разных идей и движений, т.е. следовать примеру Ноя с его спасительным ковчегом, а не футуристов с их быстро затонувшим пароходом. Обычно антропология, в т.ч. философская (например, у М. Шелера), имела дело со спецификой человека в мире природы, рассматривала его место в космосе, а потому и обращалась преимущественно к данным этнографии и археологии, к древним культурам и примитивным обществам, отражающим сам момент выхода человека из природы. Сейчас возникает потребность во второй антропологии – ее все чаще называют гуманологией – которая рассматривает специфику человека на его входе в мир информации, среди других фигур ноосферы: генетически модифицированных или сконструированных существ, киборгов, андроидов, представителей искусственного разума, возникающего на смешанной биотехнической или чисто технической основе (нанотехнологии). Если в царстве жизни (биосфере) человек выделялся как разумное и культурообразующее существо (homo sapiens), то в царстве разума (ноосфере) он выделяется как живое существо, смертное, страдающее, эмоционально неустойчивое, душевно и телесно уязвимое, способное к гибельным просчетам и творческим прорывам. Гуманология обращается не к древним, а к наиновейшим и проективным способам бытия человека как хрупко-живого существа, которое производит техносферу и ноосферу и все глубже встраивается в нее, растворяется в ней, сливается с продуктами своей деятельности, становится искусственным созданием самого себя.
Иными словами, специфика человека как переходно-промежуточного существа между биосферой и ноосферой теперь может рассматриваться более выпукло, с двух сторон. Это придает всему комплексу наук о человеке - антропологии вкупе с гуманологией - стереоскопичность мышления, способность глядеть на человека двумя глазами. Раньше антропология была одноглазой, теперь у нее прорезывается второй глаз.
2. Насколько правомочно порождение разного рода «региональных антропологий» типа – социальная, культурная, историческая, педагогическая, психологическая, политическая, религиозная антропологии и проч.? Или имеет смысл говорить о необходимости целостного помышления о человеке?
Целостное мышление и дисциплинарная дифференциация не исключают друг друга. К списку антропологий я бы еще добавил «антропологию искусственного разума», «антропологию техники» и «антропологию ноосферы».
3. Можно ли сказать, что в настоящее время мы переживаем становление новой антропологической идентичности? В том смысле, что изменяются не просто привычные формы социальной, национальной, религиозной, расовой идентичности, но меняется в целом идентичность человека, то есть фактически мы говорим о новой онтологии человека. Значит ли это, что в этой связи необходимо строить эту новую онтологию? Не станет ли это новым способом умозрительных спекуляций?
Да, пора строить новую онтологию человека, которая заострила и осмыслила бы те техноцентрические и дегуманизирующие тенденции, которые проявляются в современной культуре, как родовые свойства самого человека, его кенозис, творческую способность истощать и отрицать себя в плодах своей деятельности, - в машинах, компьютерах, даже компьютерных вирусах. Все то, что технофобы (включая М. Хайдеггера) считают овеществлением, унижением, деградацией человеческого бытия, на самом деле развертывает его уникальную среди живых существ способность к трансценденции, самозабвению. Полагать, что человек изменяет себе, воплощая свой разум в машинах, - все равно что считать, будто Бог изменяет себе, воплощая в человеке свой образ и подобие. Бог стал человеком, чтобы человек мог обожиться. Человек становится машиной, чтобы машина могла очеловечиться. Такова непрерывная преемственность миротворчества.
4. Кто из классических авторов является до сих пор нашим современником, на чьи работы необходимо равняться? Или таковых нет и необходимо выстраивать новый неклассический дискурс, поскольку формируется иная онтологическая ситуация человека?
Мне близка традиция понимания человека как «автопоэта», полиморфного существа, которое призвано само выбирать и лепить свой образ, в том числе, определять цели и пути своей эволюции и выходить за ее биологические пределы. В этом плане актуализируется ренессансный гуманист Джованни Пикo делла Мирандола, его «Речь о достоинстве человека» а также мысль Ф. Ницше о сверхчеловеке и проблески идеи всечеловека у Ф. Достоевского.
5. Кто из ныне живущих, активно работающих авторов (в России и в мире) наиболее рельефно и глубоко влияет на мировую гуманитарную мысль, особенно по части размышления о новой ситуации человека, с точки зрения формирования новых трендов в мировой антропологии?
В течение тридцати лет тон в гуманистике задавала французская мысль и ее американская рецепция под названиями поструктурализма и деконструкции. Сейчас потенциал этого гиперкритического направления исчерпан, происходит перестройка гуманитарных наук в направлении большей конструктивности и креативности. Гуманитарным наукам приходится давать отчет и обществу, и студентам, и науке в целом - что же они производят, какие новые продукты или проекты «человеческого» они могут предъявить? Естественные науки оправдывают себя технологиями преобразования природы, общественные - практикой социально-политических и экономических реформ, а каков практический потенциал гуманитарных наук и, в частности, антропологии? На это нам всем придется ответить в ближайшее время, иначе гуманитарные дисциплины вообще будут выметены из академического обихода за ненадобностью.
Поэтому, мне представляется, гуманитарные науки будут приобретать все более конструктивный и проективный характер, ничуть не порывая с фундаментальными исследованиями. Например, исследуя язык, можно обнаружить в нем множество лексических пробелов, морфологических ограничений и окостенений, над которыми должна работать проективная лингвистика, транслингвистика, нацеленная не только на изучение, но и трансформацию своего предмета. Перед литературоведением и эстетикой задача - обосновывать возможность и желательность новых текстуальных практик и формаций, новых парадигм образного мышления, новых художественных приемов и движений. Так вырисовываются транспоэтика и трансэстетика как области гуманитарных технологий, практически преобразующих те искусства, которые они изучают.
Мне представляется, что наибольший вклад в антропологию и гуманологию вносит те современные ученые-мыслители, которые пользуются новейшими данными естественных и когнитивных наук для понимания пластичности человеческой природы, мозга, мышления, ищут в них возможности для нового витка технической, ноосферной эволюции нашего биовида. Назову только американцев, которых лучше знаю: Даглас Хофштадтер, Рэй Курцвайл, Мервин Мински, Эдвард Уилсон, Роджер Пенроуз... К сожалению, среди них нет гуманитариев, они приходят к антропологической проблематике из физики, биологии, информатики и компьютерных наук. И в этом - глубокий упрек современному состоянию гуманитарных наук, их методологической пассивности, консерватизму, преобладающему критицизму и педантичному аналитизму. Оказывается, специалист по компьютерам или по насекомым может глубже и радикальнее взглянуть на природу мозга и мышления, на перспективы трансформации человеческого рода, чем специалист по литературе или философии, занятый комментариями к трудам прошлого, «расщеплением словесных волосков».
Я полагаю, что гуманитарные науки могут внести совершенно незаменимый вклад в понимание природы человека, потому что кибернетики, физики, биологи все-таки огрубляют эту природу, не привыкли постигать ее в самых тонких и творческих проявлениях. Но для этого гуманитарные науки, ничуть не жертвуя своим богатым наследием и своей гуманитарностью, должны выйти на передний край взаимодействия с компьютерными и когнитивными дисциплинами, осознать рубежную ситуацию современности, когда меняются все понятия о человеке, когда в новой информационно-технической среде преобразуются все его родовые свойства и проявления - ментальные, языковые, этические, эстетические...
6. Что бы Вы посоветовали нынешнему студенту или аспиранту, который решил заниматься философией человека? С чего ему необходимо начать?
С того, чтобы осознать себя человеком 21-го века, когда закладываются основы новой цивилизации. Бытие человека расширяется во множестве мыслящих, ощущающих и действующих машин, которые своим совершенством начинают превосходить, а отчасти заменять самого человека. Эта ситуация чревата и великими свершениями, и великой трагедией, когда вокруг человека может вырасти радикально агуманнный мир, так же бросающий вызов своему творцу, как человек, творение Божие, достигнув высоких степеней познания и свободы, бросил атеистический вызов своему Создателю.
Это пора начальная, зачинательная, а вовсе не завершающая, как представлялось предыдущему поколению гуманитариев. Молодому человеку важно почувствовать, что он принадлежит уже не к генерации «пост» (постмодерн, поструктурализм, посткоммунизм, постколониализм и т.д.), а к генерации «прото» (от греч. protos – первый, начальный, ранний, предварительный; отсюда же и Протей – бог человеческой изменчивости, полиморфности, неуловимой подвижности).
Прото – это осознание того, что мы живем в самом начале неизвестной цивилизации; мы притронулись к каким-то неведомым источникам силы, энергии, знания, которые могут в конечном счете сделать человека властителем вселенной или уничтожить его как биологически уязвимое, интеллектуально ограниченное существо; все наши славные достижения - это только слабые прообразы, робкие начала того, чем чреваты инфо- и биотехнологии будущего.
Мы одновременно возвеличены и принижены огромностью этой перспективы, которая обращается к нам – и против нас, умаляя нас в собственных глазах. «Мы, новые, безымянные, труднодоступные, мы, недоноски еще не проявленного будущего» – так выразил Ф. Ницше это ощущение прото.
Молодым людям, вступающим в науку о человеке, стоит обратить особое внимание на взаимодействие философии и техники, на новые возможности их синтеза. Раньше техника занималась частностями, отвечала на конкретные житейские нужды - в пище, жилье, передвижении, в борьбе с врагами и власти над соплеменниками. Философия же занималась общими вопросами мироздания, которое она не в силах была изменить: сущностями, универсалиями, природой пространства и времени. Техника была утилитарной, а философия - абстрактной. Теперь наступает пора их сближения: мощь техники распространяется на фундаментальные свойства мироздания, а философия получает возможность не умозрительно, но действенно определять и менять эти свойства. Так, первая задача, которую должны решать создатели компьютерных игр, – задача метафизическая: каковы исходные параметры виртуального мира, в котором разворачивается действие игры, сколько в нем измерений, как соотносятся субъект и объект, причина и следствие, как течет время и разворачивается пространство, сколько действий, шагов, ударов отпущено игрокам по условиям их судьбы и что считается условием смерти? Это относится не только к компьютерным играм, но еще в больше степени – к проектам создания искусственного разума, а также генетически и технически видоизмененных потомков человека. Техника конца 20-го и тем более 21-го вв. – это уже не орудийно-прикладная, а фундаментальная техника, которая благодаря продвижению науки в микромир и макромир, в строение мозга, в законы генетики и информатики проникает в самые основы человеческого бытия и в перспективе может менять его начальные параметры или задавать параметры иным видам бытия. Это онтотехника и антропотехника, которой по силу создавать новый пространственно-временной континуум, новую сенсорную среду и способы ее восприятия, новые виды организмов, новые формы разума. Тем самым техника уже не уходит от философии, а заново встречается с ней у самых корней бытия, у тех первоначал, которые всегда считались привилегией метафизики.