И.Жданов - Памяти А.Парщикова
Памяти Алеши Парщикова
Помнишь, Алеша, над Балтикой дерево то:
ни ствола, ни ветвей, только листья сам-сто,
перекрашены брюшки и спины,
а по сути стальные пластины.
Не поймешь, где барокко, а где рококо,
листопадом все это назвать нелегко.
Зарастает нездешней природой
золотой родничок небосвода.
А еще и как буквы над речью висят,
так в садовом ноже зарождается сад.
Обрывается след на дороге,
да к нему не приделаешь ноги.
Только токи бегут на магнитный просвет:
сотворенное есть, а творящего нет,
только зимнего поля дожинок
или белые души снежинок.
И к нему, недоступному даже в раю,
на подошвах ты вносишь эпоху свою,
удаляясь от брошенной тени,
как двойник и прообраз растений.
Там еще был какой-то пречистый газон,
всё венки по нему да букеты в сезон –
ни крестов, ни следов, ни отсылок
безымянных нарочно могилок.
То, что ты не ответишь на это письмо,
мне уже все равно, потому что само
пережито двоение жизни,
впереди ни упрека, ни тризны.
Остается в виду у железной листвы
трехголовый дракон без одной головы:
я, такой-то, еще и Ерёма.
Это как-то пока незнакомо.
Будет в масть тебе, Леша, завидный исход,
Колдер твой золотым петушком пропоет.
Воскресение сносит куда-то
на исходную точку возврата.
Иван Жданов
1 мая 2009 г. Ирпень
Иван Жданов. Интервью
Иван Жданов отвечает на вопросы альманаха "Поэзия" (опубликовано в №55 1990)
1. Какой жизненный опыт предшествовал началу Вашей литературной работы? Когда и где были опубликованы Ваши первые произведения?
Вполне обыденный с точки зрения обыкновенного человека, каковым, собственно, и являюсь; школа, деревня, где родился, начало работы на заводе. Вполне законен другой вопрос: мог ли писать, окажись этот жизненный опыт другим? Не мы выбираем жизнь, а жизнь выбирает нас, но делает она это, имея в виду какие-то цели, которые не всегда понятны нам. Она всегда держит своего избранника в ситуации выбора. Из преодоления хаоса, из сопротивления энтропии постепенно возникает смысл, свободный от иллюзии и скороспелой завершенности. И не она подсказывает, а сам человек доходит своим умом, предшествует ли опыт души простой житейской опытности. Если иметь это в виду, то биография человека, который сознает себя как результат многих и многих поколений, такой его жизненный опыт страшно велик. Но и не он опять же решает дело. Из этого еще не следует, что такой жизненный опыт находит свой голос, свое разрешение в данном человеке. Тут уж многое зависит от воли того, кто впутался в эту историю не по своей воле. Как зависит и от того, какое место он отводит этому опыту в иерархии ценностей, которую ему внушила жизнь, данная ему для отсчета. И на чал я писать поздно—в 20 лет, а печататься и того позднее—в 30. И если это так важно: первая моя публикация была в газете «Московский комсомолец».
2. Какие проблемы, характеры, конфликты современности Вы считае те актуальными? Существует ли для Вас понятие «изучение жизни»? В чем это изучение заключается?
И вот потому-то, если понимать свою жизнь не просто как нечто данное для отсчета, выражение «изучать жизнь» имеет смысл. Человек изучает себя прежде всего, свою жизнь, а она не так уж мала и во вре мени, и в пространстве, если она не замкнута рамками послужного списка. Одинокий человек неизбежно делает одинокими и других, он ненароком, непреднамеренно вносит свою лепту в энтропию беспамятства. И дело не в ошибках, от них никто не застрахован. Как нельзя отделить от своего «я» какую-либо часть своего тела, так и от жизни своей нельзя отделить нужные тебе и совсем бесполезные дни, заполненные чужим или даже чуждым опытом. И если одиночество и богооставленность явля ются доминантой во времени, в обществе, человек не может в одиночку справиться с их преодолением. Конечно, его борьба для него единственна, конечно, он совершает ее наедине с собой, но не мир вокруг, а мир в нем, если он хочет добиться победы. Это может быть и счастьем, если ему хватает своих маленьких побед, но это значит, что жизнь от брасывает его на обочину, а не тащит его в свою сердцевину, может быть, и вопреки его воле. Это может быть счастьем, если человек не осознает этого, с такого и спрос соответственный. Но если человек может это осознать и пытается отвертеться от осознанного, тут дело пахнет самозванством, потому что и в малом единоличное препоручение себе собственной роли не что иное, как самозванство. А в наше время все характеры и конфликты зациклены именно на этом.
3. Как Вы понимаете долг писателя? В чем он?
Долг—это синоним дара: смотря кем и для чего он дан. Если. понимать дар как единоличное владение, то он слепо будет подстраиваться к подгонке под ответ, который заранее известен. Как будто главное у хромого—его костыли, а они—несчастный казус, и только, а не часть его «я». Быть равным себе, даже когда все вокруг заражено не равенством,—долг. Отрекаться от своего «я» ради всеобъемлющей пользы — одолжение.
4. Какие традиции в классической и современной литературе близки Вам? Какие искания в области художественной формы представляются Вам наиболее перспективными?
Как в классической, так и современной литературе мне близки традиции авангарда. Авангарда в широком смысле этого слова. То есть традиции того, что противоположно зарежиссированному существова нию как результату иллюзорного всезнайства, сработанного на века и зафиксированного на собственной окончательности и неподвижности. Авангард создает не просто эффект присутствия, а эффект соучастия даже в том времени, даже в той жизни, которые никоим образом не являются фактом твоей биографии. В этом смысле любые «искания в области художественной формы» вполне перспективны. Потому что такая форма более внутри, чем снаружи. А искать форму снаружи—значит подгонять под ответ.
5. Кто из писателей старшего поколения оказывал Вам творческую по мощь, в какой форме она выражалась?
Так уж вышло, что так называемую творческую помощь я нахо дил себе в книгах, личной помощи такого рода мне оказывать было некому. А жаль.
6. Сегодняшнее время резко меняет наше отношение к действитель ности, к прошлому, смещает акценты в оценках многих событий — в связи с этим не пересматривается ли Вами Ваше творчество, не находите ли Вы в своей предшествующей работе то, от чего бы Вы без сожаления от казались, за что испытываете теперь чувство стыда? От чего Вы не откажетесь никогда?
Этот вопрос как будто рассчитан на панический ответ. Но я никогда не считал себя профессионалом в литературе. А непрофессионал, по-моему, каждую вещь начинает с нуля. Это можно было бы назвать бесконечным «пересмотром творчества», если бы это хотя бы приблизи тельно отражало суть дела.
7. Считаете ли Вы свое поколение счастливым или трагическим — и почему? Каким Вам видится его будущее?
Моему поколению приходилось много сил тратить не в сражениях со словом, краской и звуком, а с тем, чтобы иметь необходимый доступ к этому сражению. Трагедия ли это? Нас, конечно, не рассовывали по воронкам, не морили голодом, мы не гибли на войне. Но и счастливыми нас не назовешь. Достаточно сказать, что мы научились понимать, что не в счастье счастье. Дело в другом. Это ведь тоже дар — возможность реализовать свой дар. А его невостребованность едва ли не равна его отсутствию. Но и это не трагедия. Может быть, она в том, что мы слишком рано поняли рассогласованность обломков культуры и невозможность привести их к согласованию.