* 1978 (Москва)
Поэт, прозаик. Стихи публиковались в журналах «Воздух», «Арион», «Дети Ра», альманахах «Авторник», «Вавилон», «Окрестности», антологии «Девять измерений», в сетевых изданиях.
Премия Андрея Белого 2014 присуждена за рукопись книги «2013–2014: the last year book».
Цветочки. М.: АРГО-Риск; Тверь: Kolonna Publications, 2004.
Замечательные вещи. М.: Книжное обозрение; АРГО-Риск, 2011.
* * *
*
это сердце. оно – голубая
твердая раковина. оно
не бьется. кровь течет, как живая,
однако, превращено
в мертвый сосуд незнамого меда,
непостижимого хлада,
стынет оно.
это душа. она
помещается за грудиной,
в легких, где волей единой
и неизбежной – зырь –
расположен плавательный пузырь.
это душа. она
тоже превращена.
это воля. она бывает сильней
плоти. сейчас, бездумная, как влюбленность,
она
чем-то в пятку поражена.
она бывает стыдней
трусости или гельминтов. без ней
душа едва ли нужна,
а хрупкое тело теряет данность,
и погружается в неподвижную безысходность
раковина.
это сердце. оно – голубая
твердая раковина, оно – навеки девица
безмятежная и немая,
незачем биться ему и незачем биться.
не знать тревоги ему, не нарушать покоя,
больше не затрепещет оно такое,
больше оно не птица.
*
это сердце. оно стеклянно
и мечтательно.
это – тело. оно
молодо, развращено,
бездыханно.
это русская персть и англоязычный
flesh, это мой обычный
прикид, когда ничего другого
нет.
допустим, когда
сердце не бьется, и я подбираю слово
для оболочки, оно находится
без труда:
мотор безмолвствует в трупе.
с трупа, конечно, станется,
он довольно подвижен
(иногда такой расклад бывает возможен,
даже если находишься в полной жопе).
*
это тело. оно
молодо, развращено,
превращено. очень редко
бывает утомлено.
это пища. или это другой
едок. то бишь наоборот,
это охотник, он прицелился в белку.
это мы с тобой в лесу собираем ветки
на костер, а чья-то собака увязалась за мной,
и мы остались втроем: человек, собака и робот.
слышен грохот
отбойника и паровозный вой.
это чья-то модель. это уязвимая цель.
это тело. оно –
легкая жертва, оно мишень, оно всякое беззащитно
и не всякое одушевлено.
*
это в кассу. это лежит мертвяк, которому снится,
что его возлюбленная не может пошевелиться,
а он давится коньяком, глядит и боится,
что под солнцем с нею не соединиться;
это – солнце. если сердце не бьется,
выбирать особенно не придется:
либо под солнцем находиться, либо
находиться под солнцем.
а она не может тронуться с места,
а она теперь такая невеста,
что хоть засыпься дустом,
а жених стоит с коньяком, но его не греет:
он еле глотает, моментально стареет
и погибает.
*
это душа.
когда она находится в пузыре под ребрами,
она смягчает сердце и делает помыслы добрыми,
этим и хороша.
но коль не слыхать в бездыханной твоей груди
сердца, – и не смягчиться ему, вероятно,
разве что душу
вынет и не вернет обратно:
к нему,
каменному,
не подойти.
и когда, бывает, в груди
сердце молчит, не бьется,
душе его не достается:
она
превращена.
*
это воля. она бывает сильней
мускулов, и она
необходима.
это тело. оно прошло,
поврежденное, мимо, чьей-то дланью хранимо,
и в небе глубже, ясней
раковина.
это воля, она бывает сильней
сердца.
это сердце, оно такое,
оно чуть слышно стучит под моей рукою,
а где-то над морем, где пасмурно в вышине,
на берегу девица глядит с тоскою
в волны, а рядом мертвяк смеется над ней.
апрель – октябрь 2013
* * *
Это язык Энлиля. Бавленое вино,
Дионисийский лай Ахайи. Скрижали Галиса.
Мед Валгаллы. Победа Вакха. В стакане плещется
Теплое пиво, и с ним рыбак. По дороге тащится
Жидкий имперский отряд, и все без штанов.
Слышишь ли звуки давно забытого языка,
Божественный лепет, пиво, вино и мед?
Сердце не бьется, но как же взгляд твой лучист,
Как неутомима плоть и легка походка,
И участь легка.
Слышишь ли звуки давно забытого языка?
По жилам струится кровь, и тело живет,
И как же взгляд твой лучист.
Немота Энкиду, аккадское бормотанье,
Рев, хохот и свист.
Это язык Урана. Кажется, все равно
Недостижима ночь Ахайи и солнце Галиса,
Рот Валгаллы, утроба Вакха. В стакане плещется
Бавленое вино, и в руке рука
Два молодых рыбака. По дороге тащится
Жидкий имперский отряд, и все талдычут одно.
Слышишь ли звуки давно забытого языка?
Мы сегодня с тобою морячим в руке рука –
Это вино Ахайи, это ее облака,
Это под небом Ахайи моя и твоя тоска.
Это мусический лепет, пиво, вино и яд.
Это мужество Лация. Это тьма настает.
Это язык Катулла или Назона.
Слышишь умолкнувший звук? Это любовь моя,
Извлечена тобой из небытия,
Нарушает и устанавливает законы.
Это язык Содома. Бавленое вино,
Долговолосый лик Медузы. Немного пафоса.
Победа Бальдра. Незнамый мед. По дороге тащится
Когорта из четверых, и ощутимо близится
Жидкий имперский отряд. Под ногами плещутся
Два молодых рыбака, и все без штанов.
Забытый язык. В стакане бавленое вино.
За окном пустырь. Как вино потечет по венам,
Так вспыхнет огонь в камине. Вдарит по струнам
Музыкант, но не вспомнит стихов.
Эта страна не знает других богов,
Это язык Нерона. В кувшине плещется
Чистое, с ним отряд сидит без штанов
И, не стесняясь, пьет. По дороге тащится
Жидкий ромейский Иисус, и ощутимо близится
Когорта из четверых, и просек за ней пылится.
Там, позади, франки, не то германцы,
Днем император, ночью Назон приснится.
Все ощутимей грядет ячменная водка,
Но что тебе станется.
апрель 2013
* * *
Здесь мало девушек и не найти вайфая.
Овидий сидит в шезлонге, смотрит каких-то мадьяр
Или славян, встречающих
Рейсовый автобус до райцентра.
Здесь негде работать и слишком ветрено,
Но и здесь строят дома,
Заводят детей и даже снимают порно,
Хотя предпочитают шоу с разоблачениями.
Вечером смотрят видео. Конечно, есть электричество,
Вдоль по грунтовке, в патрульной части, говорят по-латыни.
Это рядом – километров тридцать пути.
Можно доехать.
Здесь мало девушек, они не выходят из дома.
Которое утро в шезлонге понял: не захватил черновики.
Остается писать письма гранатовым соком на листьях ипомеи.
Девушки не появляются ни в одном из четырех магазинов,
Не ездят в райцентр, видео не глядят.
Не забывай, ты влетел за порно!
Как влетел, так и вылетел: за четыре дня заметил не больше двух девушек.
Поставил шезлонг на веранду, но ветер швыряет песком прямо в глаза.
О Женщины!
В преданиях его родины рождением ребенка открывалась большая пантомимическая драма,
Здесь после этого начинают сниматься в порно.
За тридевять земель ловлю лицом соленый местный ветер,
А где-то невдалеке патрульная часть.
Где-то невдалеке можно услышать родную речь, поймав попутку,
А можно просто писать, писать собственной кровью на листьях магнолии
Письма родным и близким.
Кто знает, может быть, именно здесь,
В неизвестной богам глуши, где в каждом доме водопровод и освещена каждая улица,
В обычае убивать своих возлюбленных.
Быть может, поэтому каждый вечер
Здесь зажигают экраны телеприемников и смотрят порно
Или шоу с разоблачениями.
Может быть, именно поэтому я почти не видел на улицах девушек
И не увидел ни одного юноши.
Публий Овидий Назон, сценарист фэнтэзи и мелодрамы,
Воинствующий гетеросексуал и опальный порнописатель,
Как в насмешку захвативший в ссылку вместо рукописей шезлонг,
Смотрит на площадь.
Толпа течет в автобус до райцентра,
Галдя на непонятном языке.
Интернета нет, но есть кино.
В магазине продается папирус.
Как же неудобно его царапать
Авторучкой, маркером, стамеской,
Соленый ветер мстит в лицо,
А на площади по-прежнему ни одного юноши.
Как они убивают своих возлюбленных?
«Я бы посидел с тобой вечером в кафе, где есть вайфай».
По тому же обычаю, что и у нас на родине, или иначе?
Хоронят они их или не хоронят?
Здесь, кажется, вообще еще никого ни разу не хоронили.
Мои друзья предпочитают шоу с разоблачениями,
Это был мой лучший сценарий, но я все потерял,
И теперь только, бывает, вижу,
Как в чьем-нибудь окне горит разноцветный прямоугольник.
Я стараюсь казаться моложе, но не молодею.
В шезлонге укачивает, на веранде холодно,
У меня совершенно исчезла способность к языкам.
Я пишу тебе, друг мой, это письмо
На папирусе, который купил, ткнув в него пальцем.
А может, они из подростков сразу становятся мужчинами?
А девушек не пускают на улицу матери.
Да, я гетеросексуал, без девушек мне скучно,
А без юношей страшно, что ли, раз их вовсе не бывает,
Потому хотя бы, что либретто, за которое здесь сейчас загораю,
Я писал, по-вашему, для кого?
О друг мой далекий. На фабричном папирусе
Лучше всего писать стамеской и трупным ядом,
Но трупа поблизости не нашлось. Обхожусь облепиховым джемом
И черной темперой, если в печали.
Ты знаешь, наверное, я украду девушку,
Усажу в попутку, и мы поедем.
Я ни слова, конечно, не пойму из того, что она скажет.
Буду писать тебе черной темперой, если в печали.
Публий Овидий Назон,
Сценарист,
Не спит ночью.
Ночью у него на родине женщины иногда убивают своих возлюбленных,
А здесь тишина. Не слышно даже лая.
Только ветер бросает в лицо брызги, песок и жухлые листья.
Я тебя украду украду. Девушки здесь невзрачные,
Понятно, почему они не снимаются в порно,
Хотя он так и не смог увидеть больше трех. Одну дважды.
Вот, допустим, скрипнет калитка.
Они должны ходить по ночам.
Пока мама уснула, а идти-то все равно некуда…
Я думаю, они даже не могут познакомиться друг с дружкой.
Овидий сидит в шезлонге, курит и смотрит в ночь,
Цепенея: вот, допустим, скрипнет калитка…
Но не слышно ни шагов, ни голосов, ни звука.
Утром проснутся с петухами.
…И снова солнце. И снова многоязыкий конгломерат
Ломит в рейсовый по столовым, парикмахерским и собесам.
И снова никто не умер. Зато работает туалет.
Поставили счетчики на воду. Звери, звери.
Интересно, как они почитают богов?
Посвящают им детей, пока те не пришли в рассудок?
Юноши так ни одного и не видел. Храма тоже.
Нашел заброшенное кладбище. Все-таки, значит, умирают.
Друг мой далекий, на папирусе лучше писать огнем,
Больше не нашел я ее и не встретил.
Синие чулочки, черные глаза,
Я кого бы полюбила, да нельза…
…Она медленно шла к сараю, волоча за собой за хвост черную полуживую кошку, у которой в разные стороны из хребта росли разноцветные птичьи крылья. На притолоке сарая висел портрет Александра Великого. Она вошла, втащила кошку, закрыла за собой дверь, и я понял, что больше она не выйдет. Храм Цереры бы здесь поставить. А лучше Марса, устрашать чудовищ.
Лет четырнадцать было ей на вид. Де-во-чка.
…Сегодня видел первые похороны. Хоронили калеку, на которого свалилась крыша от автобусной остановки. Тело положили в саркофаг, к которому приделали разноцветные птичьи крылья, и стоймя понесли на кладбище. Давно там не было свежих могил.
…Вчера кончились сигареты. И папирус. Пишу авторучкой в блокноте. Замужняя соседка с другой стороны улицы третий день строит мне глазки. Кажется, и она снималась в порно. И как ее муж не убил? Понятно, некоторое время назад я был уверен, что прежде чем сняться в порно, жена убивала мужа. Разводы здесь не приветствуются, что бы ни случилось, супруги вместе воспитывают детей и живут вдвоем до старости. Но сняться в порно считается обычным делом. Я не понимаю, чего она от меня хочет.
…Знаешь, тут я понял, что кроме как сидеть на веранде, люблю гулять на кладбище. Здесь тихо, свежее надгробие калеки мало чем отличается от остальных, разве что поновее. Летают сойки. Кажется, видел белку, если они здесь водятся. Все равно ищу и никак не могу найти храм.
…Удивительно, что я ни разу не упоминал в своих письмах о море, хотя город расположен на берегу, с площади виднеется водная гладь, и на мою веранду частенько доносит соленые брызги. Дорога к патрульной части идет вглубь материка. А вообще, если забыть о море, довольно унылый пейзаж с исчезающими девочками и дохлыми кошками. Пускай даже крылатыми.
…Язык так и не выучил ни один, в ходу два наречия, на улице объясняюсь жестами. В какой-то момент, возможно, настанет время ловить попутку, но пока мне достаточно писать. Я не знаю, смог ли до тебя донести, что повсеместная канализация, электрификация и водоснабжение в этой деревне обусловлены исключительно сравнительной близостью имперской власти в лице военно-патрульного гарнизона. Я не знаю, чем обусловлено повсеместное внедрение стационарных телепередатчиков. У меня он не внедрен, а вот без интернета туго. Правда, здесь есть мобильная связь, но с родными я давно не поддерживаю отношений, рабочих контактов, как ты понимаешь, без компьютерной связи у меня быть не может, кому я буду звонить? Тебе? Каждый день?
…Наверное, мне очень, очень скучно. Зато о старости думать пока рано. Правда, больше я не ворую девушек, я все-таки переспал с соседкой. Вот именно этого она и хотела. Пригласила поужинать на мадьярском, я согласился на латыни. Так и разговаривали весь вечер. Лет ей по виду тридцать восемь, дома двое детей, которых она уложила спать. Полненькая невысокая брюнетка, губную помаду не смывает, кажется, никогда. Так и продолжали говорить до самого утра по-латыни и по-мадьярски. Утром пришел муж. Что-то сказал, оставил бутылку сливянки и ушел. Бутылку мы не выпили.
…Но, по моим расчетам, в городе теперь осталось две девушки из трех. Еще есть достаточно детей разного возраста, которые растут, потом вырастут, и что с ними станет? Ведь должен же кто-нибудь сохраниться, чтобы ездить в райцентр, смотреть телешоу, выходить замуж и сниматься в порнухе… Сейчас, насколько я могу оценить, следующего поколения жителей просто нет.
О далекий друг мой! На самом деле я так хочу домой, что никакая патрульная часть меня не спасет. Я скучаю по широким улицам Ромы, где толпами бродит нарядная смеющаяся бестолковая молодежь, совершенно не понимая, кто, где и с кем, но, по крайней мере, никого пока не убивает, до этого еще дожить надо. Я ни разу не успел побывать в львином цирке после реставрации Колизея. У меня заглох на ходу проект. Я скучаю даже по бывшей жене. И очень, очень не хватает книг. Их заменяют рейсовый автобус, прогулки по кладбищу и дохлые кошки. Я живу на пансион, могу не пытаться работать… Не понимаю, как я еще не свихнулся.
Кстати, я так и не знаю, как зовут соседку. А она не знает моего имени. Муж, кажется, просто был готов совершенно ничему не удивляться.
…Вчера не выдержал. Поймал грузовичок и поехал в патрульную часть. Никогда не думал, что чтобы с кем-нибудь поговорить, захочется говорить с полицаями. Как ни странно, там меня поняли, усадили, налили крепкого, пожаловались на скучную жизнь погранцов. Эта латынь мне показалась музыкой. Я рассказал про работу, немного про обстоятельства. Посочувствовали – практически ни за что!
В патрульной части служат местные юноши. Трое – ровно столько, сколько было девушек в городе. Я не знаю, что мне сказать одному из них.
Подарили подборку старых газет: за август, сентябрь и октябрь. Буду читать.
…О далекий мой брат! Прощение императора – великая вещь, но я так свыкся со своей верандой… По утрам, когда ветер швыряет снег мне в лицо. И еще не дочитал подборку за октябрь. Каждый день я здороваюсь на площади с попрошайками. По-латыни, но они меня понимают. И, кажется, успел запомнить, кто где работает из пассажиров рейсового автобуса. Папирус был ошибкой. Я скоро приеду. Приеду, подпишу какой-нибудь новый контракт, возьму бывшую жену, и мы пойдем с ней в львиный цирк в Колизей.
…Только на всякий случай будет очень большая просьба: не надо строить здесь храм Цереры. И Марса не надо. Ничей не надо, здесь своих достаточно. Мне очень жалко эту девочку и ее кошку.
сентябрь 2013