Дмитрий Кузьмин

РЕЧЬ О МАРИИ СТЕПАНОВОЙ

     Нелегко держать речь о поэте в присутствии поэта, и не потому, что речевой этикет то и дело уклоняет ее течение в безвкусицу суперлатива, но в силу естественного соблазна принять живые черты автора за чаемое лицa необщее выраженье. Как бы ни были эти черты милы и значительны, мы помним методологическое предостережение Фуко об авторе как способе группировки текстов. Столь же трудно держать речь о поэзии в присутствии поэзии, и не потому, что подлинное поэтическое высказывание своей целокупностью и предельностью способно опровергнуть любое высказывание о себе как более частное, но в силу естественного отставания языка: если поэт в самом деле работает на переднем крае, речевыми средствами выводя в светлое поле сознания нечто прежде не отрефлексированное, то язык для описания этого свершения приходится заимствовать либо у самой поэзии, сбиваясь на тавтологию, либо из описания предыдущих свершений, заведомо недостаточного для новых. Поэтическое высказывание есть высказывание опережающее – впрочем, и в этой констатации мы лишь следуем за строчками Ольги Седаковой: «Поэт есть тот, кто хочет то, что все / Хотят хотеть...»

     К поэзии Марии Степановой все сказанное имеет непосредственное отношение. Вспыхнувший с новой силой в русской поэзии последних лет порыв к аутентичности высказывания субъекту, к тождеству лирического «я» и автора во плоти и крови, понимаемому теперь не как наивная данность, а как проблема, требующая настоятельного и неочевидного решения, не обошел Степанову стороной. «Я» Степановой утверждает себя как личную волю, а не как фигуру дискурса через испытание языка на прочность и пластичность: все уровни языка от лексики до синтаксиса послушно гнутся, выявляя и предел удержания предписанных грамматикой значений, и потенциал новых смыслов, но прежде всего – присутствие изгибающего субъекта. Излюбленная Степановой разновидность словесных деформаций – усечение финали – выглядит эмблемой обрезания: лишаясь частицы плоти, слова присягают на верность своему творцу.

     Метафорическая обратимость тела и духа сама по себе – не новость. Но некогда казалось, что за телом закреплена роль данности. «Дано мне тело – что мне делать с ним?» – спрашивает Мандельштам, и мы слышим здесь отголосок иронии, привносимой современным восприятием в буквальный грамматический смысл латинского habeas: конечно, дано, как же иначе? ХХ век, отделяющий нас от этого мандельштамовского стиха, учил пониманию того, что умножение знания – это и расширение пространства непознанного: мы куда больше знаем теперь, чего именно мы не знаем. И потому Степанова спрашивает иначе: вот это, то, что мне дано, – что это и что с этим можно делать? Для начала хотя бы – «нужно занесть в реестр каждый подъем стопы». Дальше – осмыслить целесообразность, необходимость каждого пункта в реестре: как значимы все «болты и шарниры» плоти, как весoм «последнего воздуха маленький груз», как неизбежно рожденье, как созидательна боль, как конструктивна смерть. Дальше – начать все заново: ведь «в этом сезоне мы носим новые руки».

     Фундаментальная задача извлечения (или приписывания?) смыслов из всякого пункта в реестре, давно уже отрабатываемая Марией Степановой на неопровержимо индивидуальном материале тела, в книге «Физиология и малая история» опрокинута наконец и в социальную сферу. Как недаром – единый волос, так не втуне и надбитая масленка из 1922 года. История так же органична, как и физиология, и ее органы не делятся на важные и неважные. И как тело соприродно душе, так историческое соприродно личному. Гостиница «Москва», Манеж постройки Бовэ и балюстрада в Быково уравнены с лирическим «я» Марии Степановой способностью к любви, смерти и чаянию воскресенья – но и само лирическое «я» обретает в этой сопричастности свое историческое бытие. История – это то, что сегодня происходит с нами. На понимание этого была нацелена в исторические теперь уже времена поэзия Виктора Кривулина, первого лауреата Премии Андрея Белого в области поэзии. Знаменательно, что сегодня уже как тезис этот принцип ложится в основу мировидения Марии Степановой и ее товарищей по поколению и по шорт-листу Премии, Арсения Ровинского и Станислава Львовского.

     Литературная традиция непрерывна, а эпохи сменяют одна другую. Живая поэзия принадлежит не только традиции, но и своему времени, она отвечает на вызов эпохи. Экзистенциальный долг поэта – не просто отразить свое время, но пресуществить его, от малых реалий до с трудом вмещаемых умозрением проблем, в часть вечности. Поэтическая работа Марии Степановой напоминает нам, что обязанности исполнять свой долг никто не отменял. Комитет Премии Андрея Белого считает сделанный им выбор поэта-лауреата этого года простым исполнением своего профессионального долга и констатирует, что исполнить его было легко и приятно.