Андрей ПОЛЯКОВ
Биография

* 1968 (Симферополь)

Поэт, прозаик. Окончил филологический факультет Симферопольского государственного университета. Работал журналистом, преподавал гуманитарные дисциплины. С начала 1990-х  участник крымско-московской поэтической группы «Полуостров». Публикации в журналах «Знамя», «Митин журнал», «НЛО», «Воздух», «Октябрь», «Черновик», «Новая Юность» и др. Живёт в Симферополе.
Лауреат Русской премии и премии "Парабола" (2014).

Премия Андрея Белого 2011 присуждена за книги «Китайский десант», «Радиостанция "Последняя Европа"».

Книги

Epistulae ex Ponto, 1995.

Орфографический минимум. СПб.: Пушкинский фонд, 2001. 

Для тех, кто спит. М.: НЛО, 2003.

Китайский десант. М.: Новое издательство, 2010.

Письмо / предисл. Б. Херсонского. М.: Арт Хаус Медиа, 2013.

Америка / вступ. ст. К. Корчагина. М.: НЛО, 2014.

Из книги КИТАЙСКИЙ ДЕСАНТ

* * *

Нет, я не длился вчера этой осени ночью одной. Я слушал,
Как дети дождя шелестят за стеной, поют, обращаясь
К родным и любимым шумящих деревьев ветвями сновидцам
В ненаглядной своей красоте... словно бабочка бьётся в аорте…

Просто мёртвые так не поют. Только ангелы очень поют, отпуская
Друг друга на землю на небесного веса верёвках в редком облаке
Ласточек, в маленьком блеске маслин. Товарищи маи, товарищи вёсны,
Товарищи вёсла и цапли в воде – вот бывает, что так напевают.

Звучат непонятно, поют о руках и богинях, похоже на то,
Как если бы я пробегал под рекою Салгира, квадратно-осенней
Луной осветлённый, печальный, весёлый, больной... борода
До утра вырастает чуть-чуть, мягко плешь серебрится монеткой...

Сутулый очкарик, бледен, слаб, дождевою водою, как ветром, волнуем,
Наделённый библейским кустом бороды, я торжественно сплю наяву,
Подражая дождю, бормочу, облачённый в себя, опьяняясь антично
Стихами, чьи слова – города под водой... или нет –

Журавли кораблями... Что ж, печально весёлый, я крестиком в стороны
Руки раскину китайской в рубашки пустых рукавах (а на сердце –
Свеча и просфорка), я, незримо качаясь на жёлтых и чёрных иного
Эфира волнах, подержу в голове Персефонку... Пускай православный,

Но всё же... Пускай я крещёный, но всё-таки часто мне хочется
Осенью верить каким-то богиням красиво-ночным, в теле плоти собой
Засыпая, все их тёплые руки, как листья, к лицу прижимать, на весу
Драгоценных верёвок теплеть, а богиням – облизывать пальцы...

И не то что б хотелось слезами молиться на женские части
Дождливых богинь молодых, но всё-таки хочется временем часто
Хоть бы издали в Таврике слышать, как чьи-нибудь дети порой
Поют за китайской по цвету из-за листьев осенних стеной:

 

«Богини левая рука
бела,
как в мае

облака,

а правая
рука –
червонная
рука,

а третия рука –
невидима пока,

а третия рука –

невидима
пока…»

 

* * *

Крапивой богатые, боги
Стояли у пыльной дороги –
Над ними кружил мотылёк,
Как город Монголы, далёк.

Под солнцем какого-то цвета,
на жёлтых, как свечи, холмах
мы выткали травы и ветер,
и ястреба с солью в глазах.

Родная подруга – погода,
Ты светишься августом года:
Погода, вот здесь подними,
А я – расстегни и сними!

Давай разобьёмся по двое,
Пойдём, как соседи, домой,
Чтоб воздуха знамя сухое
Дрожало двойной головой.

За осенью поля и леса
Блестит золотая завеса;
Как дольний полёт мотылька,
Соседка светла и легка.

 

* * *

С монгольской марки золотописьма
играет рыб, а крыс – недоказуем
сквозь валенок славянского ума,
где листья осень сеет,
образуя

вечерний цвет
отсюда

сентября
туда,

куда
желтеют рукавами

крысиный рыб,
Таврида корабля,

жидовка-речь,

монгольская рубля

и прочие,

которые –
мы сами.

 

* * *

Полгода бледными, как длинными, ногами
Погода августа гуляла над полями,
И, журавлями в воздухе звуча,
Во всём светилась осени свеча.

Мне было ветрено, мне было неприятно,
Я видел в воздухе мелькающие пятна,

Лохмотья Хроноса, желтевшие на вид,
Платочки ветхие в руках у Пиэрид.

А ты? А я? А родина вторая?
Смотри, над крышами вот этого Китая
Царица рыжая бежит наискосок,
Прикрыв ладошками осиновый листок!

А вы? А я? А мы не поднимали
С асфальта влажного советские медали,
Флажки опавшие, потёртые значки,
Филологические точки и крючки?

Недаром родина какая-то вторая...
Я помню Пушкина в ночи Бахчисарая,
Он трогал тросточкой летевшую листву
И звал в читатели оленя и сову.

Но где мурмурочки, где кошечки-подруги
Плакучей осенью на севере, на юге?
Восток раскинулся на двадцать восемь строк,
И вьётся к западу невидимый дымок

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

* * *

Вот такое вот лето. Папиросного цвета.
Вот Китай на высоком камине,
Светловатая свежесть подушек,
Золотое сияние век... В них лицо Чингисхана
Вчерне вечереет, разлетаясь на ветер и снег...

Разве это за мраморным снегом
Отдаленье огней параллельных вагонов,
Долго-снег за окном паровоза,
Обгоняющий рокот колёс?

Это проза. Ты прав, это проза. Это
Чая последняя доза. Это боги моих папирос.

 

* * *

Мария дерева, ветвями дорогая.

Я встретил дерево, не знавшее

Китая. Глазами влажными я дерево живу
гляжу. И вижу дерево. И дерево скажу:

«Буддисты собираются. Монголы.

И строят на ветвях. Невидимые школы.
И учат пчёл. И ящериц, и птиц –

воздушных и прозрачных
продавщиц...»

 

* * *

Китай невидимый! среди твоих дерев

я промелькну больною тенью,

внимая ужасам литературных дев
и птиц летающему пенью
(подымет Бог из тёплого ручья

Одну из рыб, по имени –

«Ничья»).

Никто желтеющий, на фоне малых сих

венок веселия слагаю,

и пеплом ангела посеребрённый стих
в губах, как лезвие, сжимаю:

бесснежные жемчужины во рту
и пепел на постели поутру...

Мне больше нечего, как мёртвому, сказать

ни человеку, ни машине,

Напрасно мы в Китай, как мёртвые, спешили
И собираемся опять.
Я тварь дрожащая!

мне страшно умереть!

Я лучше стану я

животных посмотреть!

На тайном поприще невидимых зверей

замечу кошку и лисицу:

привет, сестра! а ты, сестрица,
скорей хвостом меня согрей!

верни мне имени «андрей», подруга,
кто-нибудь, лисица!

 

* * *

У меня была

подруга

в виде:
«рыжая лиса»,

а теперь

моя подруга –
путь,

туман,

и небеса

и немножко молока,

и хрустинка хлеба,
Хлебникова облака
из кого?

– из неба!!

 

* * *

Плывут по морю облака...

да нет, ПО НЕБУ –
облака!

плывут ПО МОРЮ –
лодки,
собаки и селёдки!

Да нет –

собаки НЕ ПЛЫВУТ,
они –

ЛЕТАЮТ там и тут,
а кошки и лисицы –

присниться мастерицы!
Свидетель кошек и лисиц,

на день

ровесниц
и ресниц,
китайский

как ребёнок –

забормочу
спросонок:

«Вот Поляков Андрей возник
на всех руинах русских книг,

как счастливо спросонок

залопотал

ребёнок…»

 

* * *

Комариный сударь дорогой
с женской (заводною) пустотой,

ты куда летаешь, молодой,
с небольшой кровавою трубой?

Ласточки бывают далеки,

веточки бывают высоки.

Девушки бывают поутру
с деревянным камушком во рту.

Ангелы бывают и поют.
Но недолго. Несколько минут.

И совсем бывают облака
в небе акварельками слегка.

Книжек пыль и бабочек пыльца
вызовут мучителя с лица
в насекомый праздник выходной
с надувною кем-то головой.

Единица осени – Листва,
жёлтая шумящая Литва...

Не Литва, конечно, а Летай –
в красноцветном воздухе Китай!

Комариный сударь молодой,
полный сладковатой пустотой,
кто в Китай летает за тобой,
за твоей кровавою трубой?

– Я В КИТАЙ ЛЕТАЕТ ЗА ТОБОЙ,
ЗА ТВОЕЙ КРОВАВОЮ ТРУБОЙ!

 

* * *

...пусть госпожа, подобная Лю Би,
иль фрау Мюнхен с белыми ногами
под солнцем лампы обернётся:
нет!
не двинусь ни за нею в занавески,
ни вороном не сяду восклицать

в монгольском одеянии из дыма –

невероятный парень...

...пусть госпожа, подобная Лю Би,
иль фрау Мюнхен с белыми ногами
под солнцем лампы обернётся:
нет!
не двинусь ни за нею в занавески,
ни вороном не сяду восклицать
в монгольском одеянии из дыма –
невероятный парень...

...пусть госпожа, подобная Лю Би,
иль фрау Мюнхен с белыми ногами

под солнцем лампы обернётся:

нет!

не двинусь ни за нею в занавески,
ни вороном не сяду восклицать

в монгольском одеянии из дыма –

невероятный парень...

 

* * *

Кажется, кожица
(лёгкий такой мешок
мяса и косточек)

ходит наискосок,

в сумерках светится,
тянется на восток.

Видеть герою –

жёлтое всех богов,
слушать попутчицу –
песенок, позвонков…

Тёплых полей
мало тогда земле,
пыли от ласточек
на золотом крыле,

только в полях

(жёлтых среди холмов)

царь-виноград

ставит своих богов.
На, господин,
пей европейский сок!
ты не один
молишься на восток:
в сумерках прячешься

справа –

наискосок...

Битое зеркало цветом идёт траве,
много десантников

кружится в голове,

тёплое золото: это ли не ответ?

Золото к золоту –

это ответ, ответ!

 

* * *

                                        Фёдору Сваровскому

А всё же я люблю весёлую Россию:
мне снятся пряники, рубли, пасхальный перезвон.
Медведь проехал на велосипеде

и просвистел святой купец –

к царице на поклон
То хороша Степанова Мария,
то Поляков ни в чём не плох на ласточке верхом.
Подпрыгивают девки расписные,

цыганка пляшет

и лиса – гуляет с петухом.

 

* * *

Раскосых ласточек мелькнуло мне сейчас,
и вечер в городе, как в дереве, погас.

Не стало Киева! а над моей Москвой
Китай лысеющий склонился головой.

Привет, империя, я твой больной солдат,
я болен бедностью, но августом богат!

Я в ссылке призрачной, но весь я не умру
в листве таврической, на каменном ветру.

На старом кладбище примерю, как дурак,
имперской выделки невидимый колпак,

и прямо в голову глотая аспирин,
поверю в Тютчева, поверю не один.

С двумя подругами продрогший человек,
влечу в парадное, как пчёлы на ковчег,

а ветер с севера, повисший в тишине,
подует музыку о звёздах и луне.

Хоть деньги осени (искомое тепло)
навряд ли выдадут Гадес или Дельво,

но умных ласточек небесная Москва
китайским золотом вернёт мои слова.

 

* * *

На закате сердца превращаются в гроздья рябины,

в лёгкий шелест шагов по легко отлетевшей листве...

Скоро выйдет луна, скоро хватит луны половины,
чтоб увидеть лицо на твоей молодой голове.

Так теряют в реке не кольцо с безымянного пальца,

а своё отражение, ставшее вдруг золотым,
и от света поют, как восточные птицы, китайцы –
холоднее луны, но теплее, чем тело и дым.

 

* * *

Я забуду дорогу в Китай. Забуду, как
ты клеил книги и мыл посуду. Я забуду
город, где ты потрогал столько стен
глазастых и тайных стёкол.

Я забуду Бродского в чёрном фраке. Я
забуду Будду искать во мраке. Я лицо
жены не припомню толком, что косит
лисою, а смотрит волком.

Близость дыма склоняет к тому, что жарко,
листопад – к подаркам, но нет подарка,
а нектар в сосуде, как призрак жажды,
отразит тебя иногда – и дважды.

 

* * *

Полно дуть в дуду, потешая стадо, ни тебе, ни стаду это не надо:
можно не бояться (почти) отныне ни когтей царя, ни перин гордыни,

ни язвы, ходящей по кругу ночи, ни стрелы, звенящей в дневное время...

Полно плакать, вытри больные очи – какова земля, таково и семя!
Лучше дуй в дуду, созывая стадо посреди учебного листопада,

чтоб огонь в сосуде, как призрак жажды, отразил нас всех навсегда и дважды.

Пусть подруга в теле не без названья обретает ясные очертанья,
и, чем дальше утро, тем светит дольше, отражая нас девять раз – и больше!

 

* * *

Спасибо вам, господа мои стихи!

_______________

Знамя, № 1, 2009