Как описать, что ощущаю, глядя на фото? Валкая тяжесть внизу живота, заставляющая ваньку-встаньку вставать. Покачни меня, покалечь, выбей из колеи, поставь на колени – я все равно возвращаюсь на место. Слово гейдар в русском напоминает «Аркадий Гайдар» – недаром у тебя было почти что пионерское, палестинское детство.
     Мы рвемся в не изведанные до этого области; мы исследуем uncharted, а не occupied territories; у нас нет расхожих понятий, у любви нет понятых. Мы обладаем тем, чем хотим, и потом подыскиваем счастью нужную бирку. Не гляди бирюком. Нижинский и нежность, Новая Зембла – обнаружим ли под девичьей резинкой трусов мужской член? Порочность при доходящей до непристойности непринужденности. Провели ночь, упорхнули – попробуй-ка нас принудить! Раскованны, как нудисты. Раскосость, кокосовость, распахнутость глаз (в пах уперлись глаза). Ниагара, видеоигры, виагра. Эти скрашенные женским багрянцем мужские грубые скулы; крепкость и крепость костей (хочу тебя приступом взять); пограничность и органичность, свободное плавание меж двух половых полюсов... Мы мнемся, пытаясь что-то сказать; мы более выразительны в танце, наши тела рождены подавать другие сигналы, отправляемые на понятной лишь нам частоте, – отсюда гейдар. Актер, продающий улыбку, попадающую затем на коробку с зубным порошком... антрополог, в Индонезии изучающий трансвеститов-шаманов, а в Северной Америке у индейцев – «двоедушных» людей... археолог, в Эквадоре охотящийся за коленной чашечкой истлевшего инки, прототип этого текста одиночка-лингвист или танцующий с Мерсом Каннингемом танцор... Пишущий путешественник, поехавший к каннибалам в Перу, и маорийский поэт. Один повествует о дикарях (лоск и оскал необуздан-
ной ласки – кидающая из плоскости листа в объемность объятий любовь без страниц), а другой – про вождя племени, помочившегося на связанного веревками и страхом перед отцом юношу-сына, преданного пилоту-пакехе: любовь без границ. Все это и есть моя Тарзания, мои территории и терзания – в этих странах, в этих страницах и заключена моя жизнь.
     Впалость, сухость, дряблость листьев и щек. Ты сухой лес, даже рот опадает (зубы плохие, блокада). Чужого ада не надо. Мы так с тобою похожи, что больно глядеть. Твои, мама, морщины... Мякина намеков намяла губу. Я рвусь к тебе и сама же себя обрываю. Твое обкраденное, обштопанное, с обметанными обидой губами детство, дорогая моя. Там не было ласки, от этого ты много позже бросалась из огня да в полымя, из догляда за дочерью в полымя материнских матерных слов. Трутся друг о дружку слова: матерь, терять. Терпеть и терять, ненавидеть, обнять. Как потрясена была я, краем глаза увидев, как ты гладила руку моего отца, на секунду притихнув... Пуповина о двух концах, как та палка, которой ты как-то избила меня. Даже отторгая, не торгуясь, люблю. Как избывала тягу – с другими – к тебе. Брала с них оброк: материнскую доброту. Добрать у других то, что ты не дала. Мои озарения – не являются ли самоубийцы-террористки ценителями своего целлюлитного пола (как сказал бы женоненавистник), искупающими свой сладостный «грех»? Не могу оторваться от фото Нидал...
     Переспав со своими матерью и отцом, сначала с одним, а потом и с другим, иносказательной инициацией сумев отделиться от них (ведь секс – осознание, что такое другой), я полюбила Айрин. Переспав со своими матерью и отцом, я утеряла к ним интерес, детская кожа сошла – я теперь свое собственное самостийное тело. А потом случилась эта история с яблоками, после которой, когда я увидела ее ресницу в домашней стряпне, меня замутило... но справедливее будет сначала рассказать о том, какова моя мать. Душещипательные щепотки историй – в детдоме у них была лошадь. Мать вскочила на лошадь, как видела в фильмах, упала в сугроб. Она росла без отца. Искала отца. В моем отце она тоже искала отца. Так же как в женщинах я ищу мать. Занималась спортом в детдоме, бегунья. Бегония – хотела создать Дом в общежитии на окне. Записала дочурок в музыкальную школу– предоставить им все, чего не хватало самой. Главные рассказы ее – про лошадь и спорт. Бежала, а потом стало плохо. Первенство завода псу под хвост, свалилась под куст. Ее собственная мать выжигала зародыша народными средствами. Марганцовка, спринцовка, открытка: «мамочка, купи мне трико». Резанула мамочка. Резанула мамочка – бабка моя могла замахнуться ножом. Хваталась за ножку стула, чтоб зашвырнуть, виновникам-внукам привязывала мокрые простыни к носу. Три к носу– пройдет, все забудь! – закрыла глаза. Моя мать своей матери закрыла глаза, когда та умерла. Заботилась о ней до последнего вздоха и все ей простила – детдом, голод и холод, отрезанный ломоть – отца. Закрыла глаза на побои, что наносила ей мать. Эта повесть начинается с матери и закончится матерью, только матерью в конце буду я.
     Интервью: знаменитая певица, путана, непутевая пэтэушница, путевая обходчица, Млечный Путь, суперзвезда, вехи пути. Зависть появляется бегущей строкой, когда они говорят: «самым сердечным собеседником для меня является мать». Представьте себе животину, из которой на леске тянут-потянут котлетку – так даются мне эти слова, которые на волоске достаю из себя. Матерь – терять, ненавидеть, обнять. Каковы они, мои мать и отец?
     ...ретиво перетирают еду, стараются есть полезную, богатую витаминами пищу, избегают прогорклого маргарина, гуляют на горке, дома выгрызают глотки друг другу, а потом на улицу, взявшись за руки, оба в промытой одежде (он стирает ей, она ему, у него на виске – пластырь, заклеил ее рукоделия, прикрыл ее, рукодеея, она – его пастырь), неспешно-отечно текут. Она по-своему заботится о своем осоловелом неловеласе супруге (импотент, шепчет мне, познакомь меня, доча, тут с кем-нибудь, но, к чести ее надо сказать, кроме отца, так и не нашла никого, и стоило ему отлучиться, как она, ревя и ревнуя, в уме уже рассчитывала каждый его запоздалый запуганный шаг): когда на общесемейном сборище кто-то вдруг обронил, что, дескать, Борису нужно бы научиться водить, она истово принялась его защищать, о да! уж какой из него водила-мудила, он же задохлик, недоделанный, кесарь, он у нас синюшным, мертвеньким родился... и с любовью смотрела на него, в то время как собравшиеся за столом... собравшиеся за этим печатным листом...
     ...или показывает, вертя туфлей: смотри, чистая кожа, или, надев шерстяной свитер, смотри, чистая шерсть, или, покупая платье из хлопка, смотри, из чистого хлопка, или, расстегивая блузку льняную, смотри, из чистого льна, или, накидывая пиджак из сиреневой замши, смотри, чистая замша, или, разглядывая бирюзу, смотри, чистая бирюза, или, вертя туфлей, смотри, совершенно новые туфли, или, надев шерстяной свитер, смотри, абсолютно новая вещь, или, перешивая хлопчатобумажное платье, смотри, совершенно новое платье, или, находя на развале жилетку из замши, смотри, абсолютно новая замша, или, разглаживая бархатную куртку, смотри, абсолютно новая куртка, или, вынимая из коробки ботинки, смотри, какие ботинки, или, возвращая в бутик платье из хлопка – «это совсем не из хлопка», или, выпячивая медный браслет, смотри, какой у меня новый браслет, или, доставая подсвечник из бронзы, смотри, чистая бронза, или, застегивая жемчуга, смотри, настоящие жемчуга, или закатывая в банки варенье, смотри, домашняя ежевика, или взвешивая мед, посмотри, органический мед, или, купив в комиссионке комбинашку из хлопка, смотри, из заграничного хлопка, или, до скрипа протирая фарфор, смотри, подфартило, чистый фарфор, или, показывая хохлому, смотри, настоящая хохлома, или, отнимая зеленого слоника: ты малахольная, что ли, это белые слоники для мещан, а у меня малахит... закашлялась: малахит и бронхит, любит пословицы в рифму, цитирует Омара Хайяма, про Тамару и пару, про силача Бамбулу со стулом, а потом продолжает опять: смотри, чистая кожа, настоящее дерево, органический лен, прочный нейлон – моя мать, чистая простая душа.
     Мужики все такие, всем этого надо, а тебе разве не надо, мне надо, ты не убеждай себя в обратном, доча, не надо, это всем надо, христом-богом прошу, познакомь меня с кем-нибудь. И твой папаша такой же, ему тоже надо, а тебе разве не надо, мне надо, да всем абсолютно этого надо, он совершенно такой же, как все мужики. Им бы только полапать, ведь всем это надо, да и тебе, доча, наверняка надо, признайся, что надо, это какие-то извращенцы, наверно, которым не надо, вроде твоего В., дунул, плюнул и отвалил. Не давай себя облапошить, ведь всем это надо, а тебе разве не надо, мне надо, всем надо, вся зараза идет от мужчин. Ну уж тебе, конечно, не нужно, разве такой мужланке, как ты, что-то нормальное может быть нужно, доча, брось пристрастия дурные свои... Я женщина, мне это нужно, тебе разве не нужно, мне нужно, всем бабам этого нужно, и тебе наверняка нужно, признайся, что нужно, ну какая же ты баба тогда, болею я без мужчин. Будь недоступной, дочура, ведь всем это надо, тебе разве не надо, мне надо, а то будешь лить в три ручья, как соседская Дашка, слышала ли ты про ее ухажера Валерку, так вот он тоже долдонил, что ему нужно и что ей якобы нужно, а потом попользовал и отвалил.
     Почему сутулишься, доча, разве можно на балконе волосы стричь, упадут, вороны унесут, разнесут, заболит голова, ой как плохо, дочура, беда... приходила тут, кстати, девка твоя, а в глаза мне даже не смотрит, видно, знает, что мне все известно про ее трибадурство... береги, дочу-ра, себя, не кури, будешь дохать ведь, как старуха Долгова, то-то от нее все отвернулись, а теперь скушай-ка яблочко – ведь сегодня у нас яблочный спас.
     ...мои родители и эти яблоки, которые мы передавали друг другу, авоська с яблоками, которыми они похваляются, как и умением доставать самые дешевые вещи (швы дешевизны, отдушина бедности), и Айрин, пытающаяся им что-то на английском сказать (а они как детдомовцы не могут отличить зла от добра – ну вот, например, когда я возила их в рестораны, отец отпихивал вилку и говорил, ну на эти деньги я бы мог несколько кило яблок купить, не увиливай от природы и правды, дочура, отложила бы зарплату на виллу); эти яблоки, при виде которых у меня возникают рвотные спазмы, яблоки, которые они покупали в бросовой лавке, кромсая червивый мир на куски, – «нам не нужен никто – мы одни».
     И мать, бывшая перекатная голь, выкидывающая отцовы деньги на ветер, на второсортные тряпки, отказавшаяся в Америке выучить английский и предпочитавшая кулак языку (оральный секс презирала), прокричала отцу: «да что там эта поблядушка ее говорит, ишь ты, попала под влияние своей пиздолизки», а потом добавила, «а мы-то их накормить хотели, дать наших яблок», и я поняла, что надо идти (а она гавкала – «еще все упаковали, вынесли им»), надо смять в себе робость и ощутить в себе сталь – а на моей шее смыкались клыки. Я вырвала сетку из рук отца (когда он, сизый, обвисший, возвращался со службы, она вытряхивала его сумку в поисках любовного «криминала»... он писал детектив, а она комкала каракули его беспомощно скомпонованных текстов, да разве может детективная литература сравниться со стягом и удавкой ее Великой Любви?), который, стараясь удержать меня, пытался мать усмирить, а она визжала «блядь, блядь», и голос ее доходил до высот, а я подхватила Айрин, перекинула в другую руку сетку с яблоками и ушла.
     ...Тебе бы, Нидал, танцевать танцы разные шманцы, обжиматься на диско, сидеть близко, пить писко... а теперь сколько израильских парней бросают, сплевывая, ужасные, оскорбляющие женщин слова, разглядев, как катится по асфальту твоя голова...
     Вошла в супермаркет – подскочил Ари, низкорослый отец двух незрячих детей. Сын Ари: «он будто предчувствовал...» Жена Ари: «он как будто бы ее ожидал...» Сын Ари: «он будто все знал...» Нидал – палестинкам, под навесом торгующим мятой: «бегите!» (перед тем, как потянуть бомбу за хвост). Ари, искушенный в арабском, расслышал.
     Жена Ари: «ему уготовили особую роль... » Сын Ари: «судьба!» Ари – Нидал: «ты останешься здесь, ты погибнешь вместе со мной!» И крепко ее к своему сердцу прижал. Напрыгнул – зажал. На полу в луже крови Ари лежал...
     Сын Ари: «каждый раз, когда я просил у него разрешения прочесть кидуш, отец говорил: после того, как умру». Схватил Ари Нидал (подняла руки, давая волю шрапнели): «на тот свет отправимся вместе!»
Жена Ари: «объявили о взрыве – зашкалило сердце. Позвонила начальнику мужа – не томи, говори!» Сын Ари: «... а на седер как раз перед смертью наконец разрешил». Нидал: «почуяв отвратительный аромат, я испугалась. Надушила бомбу перед свиданьем со смертью, чтобы не пахла, вылила на нее склянку духов».
     Жена Ари: «и – будто обухом (не будь олухом, всегда говорила ему, а теперь к кому обращу свою неловкую нежность?) – Ари». Сын Ари: «говорят, что женщинам разрешают взрываться, чтобы смыть кровью зоркий позор (у бесчестия глаза велики)». Нидал: «я сначала хотела бомбу обнять, как ребенка. Беременным у нас – особый почет».
Ты лучше пошла бы со мной.