Александр Скидан

 

К ИСТОКУ ЗЕРО

(Памяти Бориса Кудрякова)

 

 

     Лучшая эпитафия Хлебникову принадлежит Хармсу:

 

          Ногу на ногу заложив
          Велимир сидит. Он жив.

 

     Я тоже вижу Гран-Бориса сидящим – за столиком кафе «Борей» со стаканом железнодорожного чая (с подстаканником). Грузная, мощная фигура в неизменной прозодежде и отрешенно-наблюдательный, с заговорщицкой хитринкой (стоит в дверях появиться доброму знакомому) взгляд магнетически притягивают к себе, становятся «глазом бури» разношерстного богемного сборища, пока еще не оставленного судьбой. С ним уютно. С ним можно молчать: редкая, вообще говоря, возможность, за которую я ему бесконечно благодарен. Иногда он просит у меня сигарету и курит, не затягиваясь, смакуя сам факт дымящейся сигареты в пальцах. Точно так же, с каким-то ласковым испугом, как на роскошь, он посматривает на то, что налито у меня в рюмке. Иногда просит «пригубить», но не отпивает, а скорее вынюхивает содержимое, мечтательно жмурясь. В такие минуты в нем проступает что-то озорное, мальчишеское и одновременно осанистое. Он преображается и вдруг начинает рассказывать о Константине Кузьминском, какие-то апокрифы, что-то невероятно смешное. Или хвалит последнюю книгу Пелевина, потому что в ней «все правда про нефть». Или просит принести ему почитать «какую-нибудь современную философию». Он сидит, прислушивается к разговорам вокруг. Нахохлившийся, настороженный. Он жив.

 

     * * *

     Впервые я прочитал Кудрякова в 1990 году, «Вестник новой литературы» опубликовал тогда в первом номере «Ладью темных странствий». В том же году вышел сборник «Рюмка свинца», составленный из ранних вещей. Эта проза ошеломляла. Ничего похожего в современной русской литературе, даже неподцензурной. Тематически она пересекалась с прозой Мамлеева, отчасти Сорокина. Но в формальном отношении, с точки зрения фактуры, их разделяли миллионы световых лет. Кудрякову сияла звезда бессмыслицы, самовитое, ветвящееся корнями в черные межгалактические дыры слово заумников. И великолепное косноязычие Андрея Белого, его ритмизованная, в синкопах аллитераций, фраза-метеорит, фраза-обломок. То, что Белый называл «чередой неадекватных средств выражения». Позднее я узнал Кудрякова-фотографа и Кудрякова-поэта.

          балтики ветер шуршит в парусах фрегата,
          ты уже спишь, ну а я лишь чуточку вдатый.
          в тонком горле лимон затих: и до,
          всего лишь сахар изюм цукини,
          хролом пахет твое шизо,
          меморандум гиллера на атоле бикини

     Те же царапающие тектонические сдвиги, «милая дуся жизнь», застигнутая врасплох – и в его «формальных» фотокомпозициях и этюдах, исследующих эффекты разного рода искажений. Любопытно, что в «Ушкуйниках» (1926) Александр Туфанов, помимо лингвистических и социальных измерений «заумного мироощущения», называет и «периферийное зрение».

 

     * * *

     Не пора ли расширить задачи цвето- и светоощущений? Уйти от зловещей скуки и сна. Сойти с пыльной морозной мостовой, по которой идут художник и зритель. Впереди на асфальте вальсирует ломкая желтая газета, танцует инаково и с подмигом. Она вот-вот бросится в лицо.

     По мнению автора, книга, фотография, масляный холст, рисунок должны обладать такой энергией, по знакомству с которой зритель сорвался бы с места и на последнем экспрессе Адлер–Тикси отправился бы в Никуда, в Пургу, по чернотропу на ледостав. Чтобы из болота размеренной суеты, хитиновой этики, ложного самоопыления устремить свое тело к другим иннервациям (берегам). Ехать в одной рубашке с одним только спичечным коробком, запаянным по-геологически в осиный воск (Авторский текст к выставке «Коррелят елового сада») (1).

 

     * * *

     В автобиографической заметке, написанной для сборника «Неофициальная столица», Борис Кудряков говорит о литературе как о технологии. «Изучал литературную технологию». Характерное высказывание. Опять-таки оно отсылает к фотопроцессу, где химия натурально граничит с алхимией. Но еще до всякого химизма объектив дает «срезанную» реальность, выхватывает ее случайный фрагмент. Применительно к словесным искусствам такая оптика будет порождать «сдвигологию» Крученых и/или «объективный случай» сюрреалистов, который они понимали как «формальное проявление внешней необходимости, пытающейся проторить себе дорогу в человеческом бессознательном» (Бретон). И та и другая техника тесно связаны с психическим автоматизмом. «Заумь здесь – обостренная фонетика – угадывание через звук, или выявление звуком нашего подсознательного» (Крученых). Не случайно не только практики, но и теоретики авангарда, – такие, как Шкловский, Якобсон, тот же Туфанов, – обращались в качестве «порождающей модели» к деревенскому фольклору, частушкам, феномену глоссолалии. (См. в этой связи дипломное сочинение Блока 1908 года о поэзии народных заговоров и заклинаний, в котором Романа Якобсона, по его собственному признанию, поразило «веселое противоречие взглядам, излагаемым в наших учебниках устной словесности» (2).)

     «Сдвиг» не ограничивается только фонетикой, он может быть этимологическим, синтаксическим, морфологическим. В прозе Кудрякова он диктует события, обусловливает сюжет. Сдвиг, или деформация нормативной речи – это босяцкая дорога к истоку зеро (3), к коллективному бессознательному, структурированному как язык хлыстовских заговоров и заклинаний, как «холостящие машины» дадаиста Дюшана, устроенные по принципу каламбурных словесных перестановок. «Пока известно мне четыре вида словесных машин: стихи, молитвы, песни и заговоры. Эти машины построены не путем вычисления или рассуждения, а иным путем, название которого АЛФАФИТЪ» (Хармс) (4).

     Далекий, казалось бы, от заумников Мандельштам тоже лез на всклоченный сеновал и утверждал, что железная дорога изменила построение и такт русской прозы, отдав ее во власть «бессмысленному лопотанью французского мужичка» с его «инструментами сцепщика, бредовыми частичками, скобяными предлогами». Красота будет конвульсивной или не будет вообще (Бретон).

 

     * * *

     На северном пляже врыт старухин столб. Тайна в виске. Курица на конских ногах с беличьими ушами заиграла на флейте-пикколо. Все разошлись по сторонам, песочный человек задумался: я пришел в эту жизнь, как на работу. И что я получу за нее? («Лысое небо»).

 

     * * *

     Никакого бахвальства, никакой вульгарности. Язык не поворачивается сказать, что он был «писатель». Скорее, по его собственному определению, грузчик, кочегар, пешеход. Он родился в фабрично-слободском районе Ленинграда, в семье простолюдинов. Писал рассказы из жизни социальных низов и криминальной среды. Сам иллюстрировал свои книги. Печатался в самиздате, участвовал в Независимом Культурном движении, стал лауреатом Премии Андрея Белого (1979), Международной отметины Давида Бурлюка (1992), Тургеневской премии «За вклад в развитие малой прозы» (1998). В 90-е публиковался в «Вестнике новой литературы», «Волге», «Знамени», в интернет-журнале «TextOnly», в альманахе «Черновик». Его сравнивали с Беккетом и Андреем Платоновым. Михаил Берг придумал подзаголовок для его прозы: путешествие за границу антропологических пределов (5). Кудряков пересек эту границу и вышел в «широкое непонимание» (6), оставив свидетельство о нищем братстве таких же, как он:

          в питерсберге сравнительно сыто,
          нищие умирают суча локтями,
          а пятками делая плотвичку,
          как говорил приятель норвегов,
          натягивая жучку на саморез,
          напевая пахмутову,
          потягивая шартрез.
          еще умирают ценители алкогоря,
          затихают бомжи на траверзе метрополя,
          старлетки, маникюрщицы, малолетки,
          ксюши, что прибыли в град петров,
          забыв что он зело и суров
          к тем кто не ведал окопной жизни,
          балет жизель всегда здесь на бис,
          на фонтанке звереет чибис.

 ___________________________________________________________

1     Подписан псевдонимом Суламифь Апулеевна.

2     Иванов Вяч. Вс. Поэтика Романа Якобсона // Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 10.

3     См. в комментарии Кудрякова к своим стихам: «…владеть Словом невозможно, разрешается его понимать, и только. Иногда становится страшно оттого, что... узнаешь то, что знать не след. Становишься участником телепортации Света, твой позвоночник превращается в соляной столб в пригороде населенного пункта Маточкин Шар. Карьера, жена, деньги все становится тусклым и пыльным по сравнению с... вот остается минута, пол минуты, вот все ближе, вот я накаляюсь, я выхожу в пространства, от меня остаются лишь клепки ботинок, я взрываюсь, вылетая через Zеро к истокам юдоли... со смехом» (http://www.vavilon.ru/textonly/issue0/kudryak.htm). Кроме того, см. вошедший в сборник «Лихая жуть» поэтический цикл Кудрякова «к истоку зеро».

4     Хармс Д. Записные книжки. Дневник. Т. 2. СПб., 2002. С. 174.

5     Берг М. Литературократия. М.: НЛО, 2000. С. 134. Автор развивает свою интуицию в сторону ее концептуализации: «Антропологические границы являются главным объектом исследования Кудрякова, а интонация, возникающая из потока авторской речи, может быть интерпретирована как воспоминания рассказчика о жизни, которой он уже не причастен, так как находится "не по сю, а по ту" сторону этих границ. Это <…> чисто концептуальная задача: выявить антропологическую ущербность человека, описав его таким, каким он представляется со стороны небытия».

6     Интервью из каталога выставки: «Гран» Борис Кудряков. Одиннадцатое измерение. Серия изданий галереи «Фотоimage», 2003. При поддержке Музея нонконформистского искусства. Фотографии и тексты – Борис Кудряков. Редакция, дизайн, интервью – Дмитрий Пиликин. Ручная сборка – Андрей Чежин, Игорь Лебедев, Дмитрий Пиликин. Тираж 100 нумерованных экземпляров.