Борис Констриктор

ЧЕЛОВЕК-ГОРА

 

     Писать о Борисе Кудрякове (Гран-Борисе)  у м е р  рука не поднимается. С течением времени (сорок лет знакомства) он мне представлялся скорее не биологической, а мифологической сущностью. Порождением каких-то нездешних грамматик. Поэтому  у м е р  в этом контексте приобретает удельный вес ницшеанского толка.

     Сам он касаться этой темы не любил, но однажды сравнил данную процедуру с пересадкой на другой поезд, а незадолго до болезни сказал, что «безноску» встретит с улыбкой, по-свойски.

     «Поднятие тяжести» началось в недрах Боровой улицы, одной из самых пролетарских в Питере, в 1946 году. Он вырос в простой семье, мать всю жизнь проработала на ткацкой фабрике, а выйдя на пенсию, стала служить в гардеробе. Бабушка дожила чуть ли не до ста лет и последние годы проводила за разбиранием мулине на подоконнике. В графе «отец» стоял прочерк, он был репрессирован в конце 1940-х. (Когда началась повальная эмиграция в Израиль, Б. К. стал утверждать, что прочерк – семит и на этом зыбком основании хотел свалить за кордон. Но мать, узнав об эскапистских намерениях сына, пришла в ОВИР на Желябова и опровергла декларируемую этническую принадлежность прочерка.) Уже после окончания фотоучилища и службы в армии (три года, стройбат, Монголия) он в 1968 году появился на Малой Садовой (благодаря однокашнику по этому училищу, моему двоюродному брату, писателю А. Нику). Поначалу будущий автор «Ладьи темных странствий» скептически отзывался о литературе и утверждал, что она ему «не ндравится», что его интересует только фотография. Но постепенно знакомство с такими персонами, как Константин Константинович Кузьминский (ККК), Владимир Эрль (В. Э.) и другие изменило его взгляды на искусство столь кардинально, что он начал не только запойно читать запрещенные книги (быстро перестав говорить «пинжак» и «польта»), но и сам стал писать прозу и стихи. Один из первых его опусов того периода «Песня над озером» настолько пришелся по душе В. Э., что он напечатал его в эстетике своего машинописного канона. Стихотворением 1969 года, где лирический герой собирался навестить «больную бледнолицую инфанту», помнится, восхищался ККК. По его мнению, неискушенный автор упоенно перебирал там слова из нового для себя лексикона, как ребенок яркие цветные стекляшки.

     Вскоре Б. К. становится завсегдатаем салона ККК на бульваре Профсоюзов. Там Гран-Борис вступает, не оставляя занятий литературой, в творческое соперничество с гениальным фотографом Борисом Смеловым (Пти-Борисом). Эта многолетняя дуэль двух выдающихся фотографов однажды привела Грана и Пти к настоящему поединку на лопатах в угольной яме кочегарки Апраксина двора (после распития портвейна в «Сайгоне» и принятия каких-то усиливающих кайф таблеток). Видавший виды сменщик настолько был потрясен обликом сдававшего ему дежурство Б. К., что тут же молча выдал дуэлянту рубль, мистическим образом предвосхитив с будущим лауреатом ритуал Премии Андрея Белого. Вообще, отношения с Бахусом складывались у Б. К. настолько доброжелательные, что иногда, будучи не в состоянии сам дойти до «Былины» (заведения, находящегося на углу Свечного переулка, где тогда жил, и улицы Достоевского), он звонил мне на Исаакиевскую с просьбой приехать и принести ему две бутылки сухого. В этом состоянии он передвигался по квартире тихо-тихо, стараясь не раздражать мать, Анну Николаевну. Надо ли говорить, что результат этих психоделических па был прямо противоположным. После смерти матери (которая на свой манер его очень любила) Б. К. перестал пить вообще. Я, как человек, подверженный тем же искушениям, пытался узнать, как он добился такого ошеломительного результата: зашился, закодировался? Гран безмолвствовал. А совсем недавно мой сын сказал, что, по словам Б. К., ему помог батюшка...

     Последнее убежище Гран-Бориса – однокомнатная квартира на самом краю города, заставленная сверху донизу диким количеством картонных коробок с рукописями, негативами, картинами и каким-то невероятным барахлом, которое он несколько лет собирался выбросить и оставить только самое ценное, отделить зерна от плевел. Увы...

     Знакомство с ККК переросло в дружбу с художниками, и Б. К. стал писать маслом. (Как заметил принявший большое участие в его самый тяжелый период Кирилл Козырев, если бы у Гран-Бориса была возможность заняться скульптурой, то наверняка и в «области ваяния» он достиг бы превосходных результатов. Когда к нам на Исаакиевскую привезли из Екатеринбурга родовое антикварное пианино жены, то мы, будучи с Граном совершенно одни в квартире и легком подпитии, решили предаться импровизации... Никогда ни на каком музыкальном инструменте из нас никто не играл. Я изобразил нечто бравурное, увлекшись левой частью клавиатуры. Громадный же Борис Александрович пленился правой частью и стал подбирать какие-то тихие атональные аккорды. Это настолько не соответствовало грановским громадным лапам, что я замер, пораженный этим его тайным контрапунктом.) Б. К. участвовал в выставках, напечатал в самиздатском неофутуристическом журнале «Транспонанс» статью о нонконформистской живописи «Рукосуйный маргарин». Таким образом, фотография обогащала слово, а живопись – фотографию. Границы между видами искусств размывались, шло взаимопроникновение. Тот, кто видел его последние натюрморты, сделанные обыкновенной «мыльницей», не забудет их никогда. Это дзен.

     Неудачная попытка эмиграции привлекает внимание к Человеку-Горе со стороны милиции и КГБ. Гран начинает партизанскую жизнь. Скрывается от участкового, стремящегося посадить его за тунеядство, то на какой-то барже, то в сарае за городом. Результат бесед на Литейном – пьеса «Дверь», в которой два героя, Дружище и Искатель, изощряются в ходе бесконечного абсурдного допроса. Эти перипетии превратили Б. К. в виртуоза-дезинформатора. Самый невинный вопрос о планах приводил его в бешенство. Однажды, застав молоденькую пассию за разглядыванием рукописей, он выставил ее за дверь навсегда. Если он ехал отдыхать в Псковскую область, то всем знакомым сообщал, что едет в Карелию. Шагая по проселочным дорогам, Б. А. опирался на специальный посох, железный наконечник которого в целях маскировки был замотан в газету.

     Человек-Гора (вот парадокс!) скользил по жизни как фигурист (в юности был неплохим спортсменом: коньки, лыжи, туризм), не желая твердой сцепки с этим миром. Недаром он пишет в своем шедевре «В деревне»: «Метель наслаждалась своими вихрями, это была пляска свободного ветра природы и ночного солнца, вихря, подлунного вопля, так хорошо на душе становилось в мечте улететь вместе с нею. Я посмотрел в далекую и уютную темень. Меня "кто-то" звал, но я чуть покачал головой».

     Семья, карьера, домашний уют были бы для Б. К. обузой. Он смотрел на жизнь с позиции отстраненного, не слишком заинтересованного наблюдателя («милая дуся жизнь»). Человек был для него феноменом в ряду других явлений, и только.

     Окружающие иногда чувствовали в нем эту линнеевскую беспристрастность, что изредка приводило к эксцессам. Так, один питерский поэт ни с того ни с сего вонзил в него вилку, а другой знакомый, сидя на заднем сиденье машины, впал в такую немотивированную ярость, что стал душить Б. К., вольготно развалившегося на переднем, ремнем безопасности. Некто, проходя мимо, вдруг заехал ему по физиономии. На сторожевых объектах (лодочная станция, офис) на него были совершены разбойные нападения.

     «Плоды холодных наблюдений» находили прибежище в самиздатских журналах и антологиях («Часы», «Обводный канал», «Транспонанс»), были удостоены Премии Андрея Белого (1979), Тургеневской премии за малую прозу (1998), и, естественно, Кудряков стал почетным членом Академии зауми. Какая часть творческого наследия издана, сейчас понять невозможно. Что осталось за пределами «Рюмки свинца» (Л., 1990, тираж 10 000 экз.), «Лихой жути» (СПб., 2003, тираж 500 экз.) и «Одиннадцатого измерения», книги фотографий и текстов (СПб., 2003, тираж 100 экз.)?

     На моем дарственном экземпляре «Рюмки свинца» Б. К. запечатлел названия и краткие характеристики четырех неизданных книг:

     «А также существуют в природе след. авторские книги. При жизне не надо...

          1. «Лихая жуть» 35 стр., с рисунками, поэзотабурет в стиле мажора, 2 экз., 1983 г.

          2. «Пролетаймаут» 260 стр. с рисунками и фото. 6 экз. (3 экз. утеряно уже, украдено еще, изъято увы. 1990 г.).

          3. «Рубероид» нонутилитарная, дечисточанная поэзик. Сугубо академического интереса. 104 стр. с рис. автора. Автоматическим эгопортретом фото, на фоне пейзажного ажа. 1991 г., 2 экз.

          4. «Славные годы» ретрокивок, стиша, фото людей, город. 2 экз. 1971–91 г.»

     Надеюсь, это не очередная его гениальная партизанская деза.

     Авторскую книгу «Одиннадцатое измерение» предваряет интервью с Гран-Борисом. Там он сообщает, к моему изумлению, что писать начал с 14 лет. «Меня тогда раздражал Чехов. Талант, но как-то все время сдерживающий и обрезающий себя». В этой изумительной последней книге не сдерживающий себя Гран заставляет свою миф-машину набирать такие обороты, что возникает нечто неординарное,  н о в о е. Здесь фотограф и писатель не хотят остановить мгновение, сколь бы прекрасным оно ни было. Они мыслят процессами, вихрями, потоками. Эта маленькая книжечка недаром имеет свое вызывающее название (см. выше и ниже), она и частица, и волна, это квант новых, еще не раскрытых возможностей художника.

     «В ноябре <...>, я в деревне выхожу в темный ночной лес. На поляну или опушку. С фонарем "Летучая мышь". С переносным столиком. Усаживаюсь за него. Слышно, как за спиной зевает кикимора, шуршит еж, падают шишки. После "подготовки" выхожу в одиннадцатое измерение или просто наслаждаюсь звуками. Под утро возвращаюсь, насыщенный токами ночи».

     Свидетельство о смерти гласит, что Борис Александрович Кудряков скончался 11 ноября 2005 года.

     Когда творческий путь, увы, завершен и громада айсберга содеянного Гран-Борисом начинает проступать для каждого наблюдателя той или иной гранью, можно с уверенностью сказать только одно: из нашей мелочной современности ушел большой художник, роль и масштабы которого начинают осознаваться только сейчас.

     Жизнь после смерти началась.

 

     Как это было

     человек-гора умер
          в день милиции
     четверг десятого ноября
          поздним вечером
     в александровской больнице
          во сне
     повернувшись лицом
     к стене
          двадцать три года спустя
          после кончины
          нашего родного
          леонида ильича
     в этой жизни горе не светило
     уже хорошего ничего
          поэтому она повернула
     чтобы отделаться от всего

 

     Как это может быть

     там сверкающий айсберг
     поплывет в неизвестных морях
     здесь в карточном домике
     в картонной квартирке
     белого флага прах перетрясут
     и на помойку снесут
     петербургский абсурд
               капут

 

(Критическая Масса, 2005, № 3–4, с добавлениями)