Интервью по поводу романа «ВАРИАНТ ГОРГУЛОВА»

 

Виталий Амурский: 6 мая 1932 года в Париже прогремел выстрел. Мишенью стрелявшего был президент Франции Поль Думер. Совершил это преступление русский эмигрант Горгулов. В многочисленных публикациях по истории русской эмиграции об этом человеке почти ничего нет, точнее – не было, так как сейчас в Москве, в издательстве «Гилея», о Горгулове вышла большая работа Сергея Кудрявцева. Называется книга «Вариант Горгулова», подзаголовок: «роман из газет». Сейчас автор у нас на линии… Спасибо большое, Сергей, за то, что Вы согласились ответить на мои вопросы. Пожалуйста, если можно, расскажите, как открыли Вы для себя Горгулова, чем особенно он привлек Вас как историка и как литератора?

Сергей Кудрявцев: Эта история существует для меня уже несколько лет. Впервые имя Горгулова я встретил в статье Ходасевича «О горгуловщине». Если Вы знаете, была такая статья, где он писал о всяких, с его точки зрения, бредовых литераторах и графоманах. Потом я посмотрел комментарии к статье, узнал об этом факте и начал изучать русские эмигрантские газеты и некоторые зарубежные. И когда просмотрел весь материал, связанный не только с убийством, но и со следствием по делу, судебным заседанием и казнью, понял, что, в общем, эта история заслуживает того, чтобы ее вычленить из газет, что получается целый роман, который и вышел, в конце концов, в виде книги.

В. А.: Но газеты той эпохи, газеты русской эмиграции, несли в себе немало противоречивого об этом деле, о Горгулове. Какими принципами, как историк, Вы руководствовались в своей работе, как Вы сами выразились, «вычленяя главное»? 

С. К: Да, конечно, газеты имели разные ориентации. Скажем, газета «Возрождение» имела больше, как я понимаю, уклон монархический. Газета «Последние новости» – более либеральный. Были газеты совершенно разных толков, и каждая давала свои оценки. Я пытался вообще снимать всяческие оценочные суждения, но сохранял версии. Меня интересовала фактура, интересовали факты, хотя, обязательно, и всевозможные газетные домыслы. Меня привлекла сама идея такого «псевдодетектива». Все время подозревалось, что Горгулов заслан большевиками – об этом писали практически все эмигрантские газеты. В свою очередь, советские газеты считали это провокацией французской полиции. В результате ничего так и не выяснилось, эта история до сих пор достаточно таинственна. Меня интересовала газетная разноголосица фактов, разветвленный событийный ряд. Основа, канва для романа, практически весь текст – это взято из разных газет.

В. А.: Очевидно, найти такие газеты, особенно, газеты, вышедшие во Франции много десятилетий назад, было непросто?

С. К.: Да, но кое-что имеется в московских архивах. В чем-то мне помог мой хороший друг, живущий под Парижем, художник Николай Дронников, который выпускает, кстати, замечательные книжки. Он мне прислал некоторые материалы. Здесь в архивах довольно много разных газет – и не только французских, есть и чешские, выходившие на русском языке, выходившая в Польше газета «Молва», нью-йоркская газета… Что-то из Харбина... Приходилось смотреть по разным архивам, по газетным залам, находить, «вырезать», сопоставлять, переставлять, и получилась целая история.

В. А.: Вы употребили слово «псевдодетектив», но эту книгу, конечно, можно рассматривать как политический детектив и как анатомию одного преступления. Если мы возьмем эти две стороны, что Вам, как автору, в данном случае было интереснее: коснуться одной из малоизвестных страниц истории русской эмиграции, или этот человек привлек Ваше внимание своей неординарностью, привлек именно как исключительная личность?

С. К.: Все, о чем Вы сказали, имело место. Если говорить о политическом детективе, то меня интересовал некий портрет общества, сражающегося с таким странным, непонятным, агрессивным, таинственным одиночкой, который к тому же был писателем, как Вы знаете. Общества, которое борется достаточно жесткими методами и ложью – это само по себе довольно существенно. Общества, в котором возникли разнообразные последствия этого акта (меня интересует и идея прецедента): было еще несколько выстрелов, участниками действа оказалось огромное количество людей – это и различные правительственные круги других стран, не только Франции, но и Советского Союза. Кроме этого: множество разных свидетелей, возникли дополнительные ветви расследования, уводящие во взаимоотношения в среде русской эмиграции. И вместе с тем – реакция общества на это событие, жесткая и жестокая реакция, хотя, в общем-то, Горгулов был человеком, не вполне вменяемым и не вполне ответственным за свои действия. Но, тем не менее, политики многих стран, в первую очередь, французские, были, видимо, весьма заинтересованы в том, чтобы это дело быстрее завершить, закрыть – процесс прошел в течение трех дней – и отрубить убийце голову, хотя было достаточно оснований для пересмотра дела, может быть, для заключения его в психиатрическую больницу. Вот эта сторона меня очень интересовала, потому что общество и сегодня во многом, в очень многих своих проявлениях напоминает события тех лет. Ну, и личность, конечно, потому что это – личность человека, не имеющего определенных политических убеждений, это смешение анархизма и фашизма, какого-то странного, доморощенного коммунизма, национализма и вместе с тем декларируемого им демократизма. Это можно наблюдать и сегодня в поведении, в речах политиков, в том числе российских, которые с легкостью меняют свои убеждения. На самом деле, они стремятся исключительно к власти, но вовсе не к осуществлению каких-то идеологических принципов.

В. А.: Нельзя не обратить внимание, что в своей книге Вы, Сергей, фактически избегаете каких-либо комментариев, размышлений, оставляя читателя наедине с тем, что он мог узнать об убийстве Поля Думера, о преступнике исключительно из печати. Такая авторская позиция возникла из опасения совершить какую-нибудь неточность или оказалась продуманной с целью погрузить современного российского читателя в тот омут, в котором оказался русский  читатель-эмигрант в далеком 1932-м году?

С. К.: Стремясь к художественному повествованию, к псевдодетективу, или, если точнее выразиться, к «иллюзии литературы», я пытался и сохранить реальные события, и превратить их в иллюзию, и, наоборот, сделать реалистическими «иллюзорные» факты, превратить медиа-реальность в реальность, подменить ее, показав, что именно так делается в современном обществе. Но мне хотелось также, чтобы разные читатели вынесли разные мнения. Мне было очень интересно, чтобы не было однозначности, потому что это во многом соответствует моей позиции по отношению к литературе вообще. Отчасти это связано с традициями дадаизма и футуризма. Я против однозначности в этом смысле. И действительно, получилось так, что те, кто прочитал, как можно судить, совсем по-разному оценили и события, и образ героя, что для меня было очень важно. Если Вы обратили внимание, там, на обложке, сделанной из картинки Георга Гросса, знак вопроса.

В. А.: Свою книгу, Сергей, Вы назвали «Вариант Горгулова», а не, допустим, «Случай Горгулова» или «Дело Горгулова». Видимо, это не случайно?

С. К.: Да, я продумывал то, что Вы сказали: и «дело», и «случай». Но вместе с тем мне хотелось сделать название, с одной стороны, максимально нейтральным – опять в связи с теми самыми своими представлениями. С другой стороны, слово «вариант», по крайней мере, в русском языке, довольно многозначно, так сказать, «многовариантно» (по-французски, например, «Вариант Горгулова» – мне сказал мой знакомый – звучит не так, как по-русски). Еще с одной стороны, это – мой вариант Горгулова, который я могу предложить. И еще – это вариант Горгулова, разыгранный как своеобразная политическая игра, в которой были замешаны советские политики, французские, итальянские фашисты, английский король и так далее. Еще с одной стороны – вариант, который осуществил сам Горгулов, прецедент (о котором в наше время почти никто не знал), и мне хочется, чтобы сегодня думали о такой возможности, о варианте такого поступка, специально противопоставляющего позиции России позиции западных держав. Мне показалось это актуальным в связи с сегодняшними событиями в России.

В. А.: Стреляя в президента Франции, Горгулов, согласно тому, что сообщалось в ту эпоху, крикнул: «Фиалка победит машину!». Как можно объяснить эти слова?

С. К.: Это его фраза, сказанная в его книге и цитировавшаяся потом в газетах. Ее приводят как пример полного абсурда, сумбура, бреда, что, кстати, любопытно перекликается с его псевдонимом. Это для меня тоже было очень важно – псевдоним «Павел Бред». Но, на самом деле, фраза связана с его взглядами: о торжестве природы, о ее борьбе против цивилизации. Как я понимаю, все-таки, в этом он видел свою основную идеологию. Борьба природы, в том числе – русской стихийности, против западной цивилизации, такой машинерии. Фиалка как олицетворение природы. 

В. А.: И России?

С. К.: Да, и России тоже – более дикой, скифской. Там скифская тема тоже возникает.

В. А.: Как историк литературы: литературы авангарда, русской эмиграции, читали ли Вы произведения самого Горгулова, который, как Вы только что напомнили, подписывался псевдонимом Павел Бред?

С. К.: Да, читал. Я нашел здесь в библиотеках его книжки. Это его повесть «Даль», выпущенная в Берлине в 1925 году, парижская книга «Тайна жизни скифов». И кроме того – программа его партии, один из ее вариантов.

В. А.: Вы имеете в виду партию, которую он основал как Диктатор № 1, как он себя называл?

С. К.: Да. Но партия – это, конечно, слишком громко сказано. Он был фактически единственным ее членом. Пытался, правда, найти каких-то соратников…

В. А.: Как она точно называлась?

С. К.: Она совершенно по-разному называлась. В одном варианте – «Русская национальная крестьянская партия», в другом – «Партия зеленых», это связано с движением зеленых повстанцев на Северном Кавказе.

В. А.: К экологистам это не имеет никакого отношения, насколько мы можем понять?

С. К.: Да. Он именовал ее и «Партией зеленых наци», например. Называл себя диктатором «Русской фашистической партии», имея в виду фашизм. У него были определенные симпатии к Муссолини – судя по материалам, он посещал итальянские фашистские клубы в Париже. В действительности, это такой активизм, который не имел определенного политического вектора, как мне представляется.

В. А.: Но, вот этот аспект «зеленого фашизма», связанный к тому же с регионом Кавказа, наверное, тоже  сегодня может казаться кому-то некой перекличкой с тем, что происходит в Чечне, например?.. 

С. К.: Разумеется. Меня этот вопрос тоже занимал. Во время допросов следователь даже обзавелся картой России с подробной картой Кавказа, и возникают там те же места, что и сегодня мелькают в хрониках: Хасавьюрт, например, какие-то другие дагестанские, чеченские селения, станицы Краснодарского края. Кроме того, о Кавказе вспоминается и на суде: обвинение пыталось объяснить сумасшествие Горгулова (или кажущуюся ненормальность) своеобразной «кавказской» психологией: такой вот он дикий кавказский человек, на фоне России он, наверное, нормальный, но для Запада, для француза, он, конечно, сумасшедший. Если почитать, говорили они, Достоевского, Чехова, Гоголя, то тогда – да, он может показаться вполне нормальным.

В. А.: Сергей, давайте вернемся к тому, о чем Вы уже упомянули – о литературе, об искусстве авангарда. Именно благодаря Вам в издательстве «Гилея» в Москве были опубликованы неизвестные тексты прекрасного русского поэта, жившего во Франции, Поплавского. Насколько органичной в таком исследовательском контексте можно считать Вашу работу о Горгулове?

С. К.: Конечно, все это – в рамках моих интересов. В каком-то смысле я следовал авангардистской традиции в методе работы, потому что эта книга – своего рода литература факта, которую пропагандировал в свое время журнал «ЛЕФ». С другой стороны, по методу работы над книгой, это дадаистический коллаж. Можно вспомнить, например, Тристана Тцара, который предлагал так делать литературные произведения: «возьмите ножницы, возьмите газету, разрежьте…». Он, правда, советовал потом эти куски перемешать и расклеить в случайном порядке и сделать стихотворение или прозаический текст. Я на самом деле тоже резал, тоже клеил, но вовсе не в случайном порядке, а выстраивал такую логику псевдодетектива. Или детектива, если хотите. Просто он не имеет ответов на многие вопросы, поэтому я и говорю еще раз: «псевдодетектив». Кроме того, здесь заложена важная для меня идея коллективного творчества – присвоив себе авторство романа, романа из газет, я ведь воспользовался текстами многих журналистов, которые писали на эту тему. Если говорить о содержании, о связи с идеями авангарда, то, конечно, меня интересовал и другой момент. Если Вы знаете, живший в эмиграции долгое время, умерший в середине 1970-х годов Илья Зданевич в свое время написал роман «Восхищение», который сейчас исследователями трактуется (хотя речь в нем идет о некоем разбойнике, в вымышленной стране и т. д.) как роман-метафора о судьбе русского футуризма, русского будетлянства, где образ разбойника скрывает за собой Маяковского… Об этом написал Режис Гейро в предисловии к изданной мной в Москве книге «Восхищение». Здесь мне тоже казался интересным образ литератора, приступившего к активным действиям, к решению политической ситуации неким кардинальным путем. Он хотел изменить расстановку сил в Европе. Здесь мне видится параллель и с сегодняшним «радикальным искусством», современным авангардизмом, который тесно взаимосвязан с политикой. Область его интересов в первую очередь – в политике, в определенных активных действиях, в анархизме.

В. А.: Иными словами, эта «находка» Горгулова оказалась естественной для Вас как для человека, который интересуется новейшими течениями начала века: дадаизмом, творчеством Зданевича и так далее?

С. К.: Да, я уже не говорю о том, что Горгулов действовал в Париже в те годы, когда там жили и Зданевич, и Поплавский… Если посмотреть воспоминания Яновского «Поля Елисейские», то там говорится о знакомстве Поплавского с Горгуловым. Поплавский был поражен Горгуловым, очарован таким смешением наивности и безумной активности в человеке, писавшем странные, иногда очень трогательные доморощенные произведения.

_______________________

Передача «Литературный перекресток», Radio France Internacionale, 1999