Станислав Савицкий
РЕЧЬ ОБ АРКАДИИ ИППОЛИТОВЕ
Одна моя давняя приятельница лет пятнадцать назад стала собирать русские тексты о любви к Италии. Она родом из Фриули, в конце 1980-х познакомилась с русскими, стала ездить в Россию, выучила язык и обнаружила, что неподалеку от ее родной деревушки после революции поселился отряд терских казаков. Теперь она преподает в университете. Несколько лет назад у нее вышла книга о том, как с XVIII века русские писатели, художники, вольнодумцы и искатели приключений обожали и обожествляли Италию. Поразительно, как мы любим этот далекий край. Не по-немецки, не по-стендалевски.
Под влиянием приятельницы я даже стал искать, кто из русских не любил Италию. Их оказалось не так много. Что-то есть у Достоевского. От души ругает край лимонных рощ в цвету Асеев в «Разгримированной красавице» – путевой прозе о его первом путешествии по Европе в конце 1920-х. Асеев там клянет все счастливые деревни разом за звериный оскал капитализма. Хотя одно место ему все-таки понравилось – вилла Горького на Капри.
«Особенно Ломбардия» Аркадия Ипполитова – первая книга большого цикла о русской любви к Италии. Тут есть о чем рассказать, при том что последнее время об этом у нас писали немного. Что же нравится нам в Италии сегодня? Наверно, мы, как и Муратов в свое время, очарованы тем, как хороши сады в благословенном крае. И вслед за Гоголем, писавшим, что Италия – родина души, мы тоже находим здесь много родного: от эстрады, так похожей на нашу, до свойственной этим древним городам аристократической небрежности, с которой одевается бомжиха, встреченная автором у фонтана перед Казанским собором.
И еще. Мы все мечтаем о своей Little Italy. Из моего окна видна кампанилла Юсуповского дворца. С мая, правда, ее не так просто разглядеть сквозь крону тополя, растущего перед окном, но уже к ноябрю листва опадает и в глубине заснеженного Солдатского садика, виднеется смешная провинциальная башенка. Одна из тысяч башенок, которые есть в каждом итальянском городке, которые так похожи друг на друга и которыми так гордятся местные жители, считая, что их кампанилла – особенная. Башенка Юсуповского дворца на наших заснеженных болотах должна была напоминать князю о путешествиях по благословенной Италии. Не удивлюсь, если князь купил ее где-нибудь в Марке и привез сюда, как это было с парадной лестницей, которая украшает вход в театр (ради этого пришлось купить целиком итальянскую виллу). Кампанилла в Солдатском садике кажется не к месту, но без нее Петербург не был бы Петербургом, Италия – Италией, а наша италомания – благородной хронической болезнью. Ведь Италия, которой мы грезим, – это та петербургская жизнь, которую мы так ценим за ее нестоличность, вольготность, стильность и свободу быть самим собой.