*  *  *

 

в голове пчелы

одна

натянута цель –

 

и она из неё только и тянет мёд,

и медоносы не знают,

и никто,

 

только что полосы

(так и звук штрихует пространство)

как метроном разделяют

в каждом мае почти каждый луг.

 

 

*  *  *

 

молния не уходит

когда уже раз побывала в дупле.

в нём осыпается полое место,

и лишайник растёт без воды уже,

насухо, странно, в чёрных стенах.

 

там поселяются те, кого точно не видно.

 

и совершаются тайны:

рождение света из ничего

и рождение из мороза.

смерть глубокого тела в котором лежит меховая луна.

 

 

*  *  *

 

зверю своя кожа не шкура на теле,

он себе заповедная дичь,

он и в шкуре раздет и невинен.

 

вот и ты не ешь себя самого,

ешь как будто собой кормишь зверя.

 

 

*  *  *

 

утверди руку.

буду сидеть над травой как рыбак перед прорубью

и ждать того дня

когда станет трава ископаемым

и тонкая ветка

отзовётся измеренным шёпотом

самому измерению.

 

 

*  *  *

 

за три шага

превратись

 

из иного нетвёрдо глядящего

над земной кромкой –

в ровное как мех по всей рыси

простейшее

обычного роста.

 

 

*  *  *

 

из перегноя рождается кислый дыхательный воздух.

 

мы

этой тьмой дышим,

мерно вбирая в свою темноту

 

тихую смерть

семян и растений.

 

из всех жизней милее болотная.

быть полужабрами каждой трепетной жабы,

и водомерке на плечи

 

сложить

тяжёлую душу.

 

 

*  *  *

 

дым в облака – и облака в дым.

птицы ждали до сотворения неба

 

на ветряке или вышке.

сквозь туман и сквозь дым

 

и под дождём целиком

неточное место

и верха не видно – если ты птица – с земли.

 

 

*  *  *

 

всё что можно измерить шагами

можно представить себе что обнял.

всё к чему прикоснулся можно подумать что съел.

 

где-нибудь сядет летящий

и выйдет на землю в ней сущий.

ты им сразу же грубые лица в глазах не нарисуй,

 

потому что они тебя голосом ещё могут тронуть,

если нежно их кости к неживому и мёртвому –

приложи ухо: бревно поёт тихо заодно с короедом – вслух запоют.

 

 

*  *  *

 

стол развёрнут и кистью выметен чисто

перед каждым прибором стоит роза и плод завёрнутый во всё влажное

умирает вино, последний шип

и свет притупляется.

 

как фруктовые мушки зарождаются над открыто лежащим огрызком

в этом доме скоро зашевелятся хозяева.

 

 

*  *  *

 

минута длится.

её хоронить

как косточки на будущий год.

 

над ней сеять сухую труху не жалея

 

тебя, дорогая пыльца

с прошлой вспышки,

когда тебя снова

спалило солнцем

перед холодом.

 

 

*  *  *

 

мучнистое зерно

всходит только под толстым слоем тумана

густые кусты

под листьями – сгущение человека.

 

сгустится – станет лицо

у растения

вряд ли получится разговориться.

 

 

*  *  *

 

сухим глазам да бездна глубже

что ни ешь кем ни съеден.

 

и где только не прозрачен воздух пчеле!

ты как она крохобор но беден цветом.

 

ты лежишь у неё на слабом огне

и красный ей разгорается день.

 

 

*  *  *

 

высшее солнце не двинется никогда

к себе приковано идущей тяжестью.

 

нам солнце ходит и тянет

за собой тяжесть:

 

и дерево облети

и ручей уйди в землю

ещё кто под камень

и я в кожу и шерсть и волокна растений

на себя к зиме их тело взвалив.

 

 

*  *  *

 

сели мы с моими

и разбираем небом – кто сказал? но и не важно – подаренные камни.

 

хотим сварить месиво: три голубых камня, два зелёных, ещё из земли что-то.

подманили на свисток что набежало,

сели тоже, дуют и смотрят, в их глазах отсвет,

будто от земли поднялся.

 

слиплось ли – кого? – спрашивают,

спрашиваем.

можно ли по зверю увидеть когда он смеётся.

 

 

*  *  *

 

могильница и пустельга

ищут пустырь

друг с другом поделиться,

заговорить себе память в печёнках,

 

пролетай, голубушка, проходи, бессмертник.

 

 

*  *  *

 

лучше не жми руку потому что горсть

помнит вобранную чистоту

и невечерний час входит под кожу

из ладони дует как с юга сушит глаза.

 

лучше проще чем что-то забыть лизать чьи-то узкие зубы

в непривычно глубоком горячем рту

и глаза влажные

и на ладонях

голый – как человек не бывает – смешанный мех.

 

 

*  *  *

 

волк-колдун,

одиночка,

жил в пещере

на горе где мало еды.

 

иногда он спускался

в неродное племя,

 

и они менялись:

 

им – вой вместо песен,

ему – ожерелья

от

оборотней.

 

 

*  *  *

 

землеройка-стервятник

роится на тусклых обломках:

она ищет и ест культурный слой

 

и в её светлом панцире

скользят быстрые образы

 

и тот кто за ними следит

из наших лиц потом

сложит почерк