Райнхард Йиргль

Тишь

(фрагменты романа)

 

 

Райнхард Йиргль (р. 1953) – один из самых интересных современных прозаиков. На мой взгляд, в нынешней немецкоязычной литературе есть только две фигуры такого масштаба – лауреаты Нобелевской премии Эльфрида Елинек и Герта Мюллер. Я так думаю, потому что всем троим присуще особое внимание к стилю, умение сделать весомым каждое слово. В романах Йиргля, кроме того, всегда сочетаются взгляд художника и аналитический ум философа-культуролога. Йиргль явно учился у немецких экспрессионистов, прежде всего у Альфреда Дёблина («оммаж» которому, в виде отдельной главы, включен в роман «Тишь») и Ханса Хенни Янна, он владеет всей палитрой разработанных ими художественных средств и сам значительно эту палитру дополнил.

Райнхард Йиргль – автор нескольких очень хороших романов: «В открытом море» (1991), «Прощание с врагами» (1995), «Собачьи ночи» (1997; рус. пер. 2007), «Атлантическая стена» (2000), «Незавершенные» (2003), «Отщепенец» (2005) и др.

Лет семь назад Райнхард Йиргль, бывший гэдээровский диссидент, до падения Берлинской стены вообще не публиковавшийся, был писателем для немногих, даже критики встречали его книги с недоумением. Тем не менее, ему были присуждены премии имени Анны Зегерс (1991) и Альфреда Дёблина (1993), Марбургская литературная премия (1994), премия Йозефа Брайтбаха (1999). За прошедшие годы он стал лауреатом новых престижных премий (Кранихштайнская литературная премия и Премия Рейнгау, 1999,  премия «Дедал» за новую литературу, 2004, Бременская литературная премия, 2006, премия Лиона Фейхтвангера, 2009), в том числе – премии имени Гриммельсгаузена за роман «Тишь» (2009). В 2008 году вышло исследование бельгийца Арне Де Винде «Палимпсест привидений. Интертекстуальность, генеалогия и спектральный анализ в произведениях Райнхарда Йиргля».

 

В романе «Тишь», действие которого (первый план действия) происходит в 2003-2005 годах, в разговорах персонажей развертывается история одной немецкой семьи на протяжении примерно ста лет, с кануна Первой мировой войны до настоящего времени.

Сюжет, как поначалу кажется, больше подошел бы для античной трагедии, чем для современного романа.  Речь идет о взаимоотношениях отца и взрослого сына (Генри), родившегося после единственной любовной ночи, когда-то проведенной отцом с собственной сестрой. Мальчика воспитывает жена отца, но он растет нелюбимым ребенком, вечно подозреваемым в порочных наклонностях, ему не рассказывают о настоящей матери и не разрешают с ней встречаться, сама же мать влачит печальное существование старой девы. В конце концов сын решает эмигрировать в Америку, и перед отъездом отец привозит ему альбом с семейными фотографиями. Их разговор на набережной Майна, во Франкфурте, очень напряженный и растягивающийся на целую ночь, занимает бóльшую часть романа. А потом сын не то чтобы покушается на жизнь отца, но подставляет его под удар напавших на них наркоманов. Отец после полученной черепной травмы остается в живых, но не желает ни с кем говорить, погружается в молчание, за ним ухаживает брошенная жена сына, Доротея. Сын все-таки уезжает в Америку, но, совершив там убийство двух эксплуатировавших его мошенников (в целях самообороны, как он полагал), возвращается в Германию, где вскоре умирает. Доротея тоже совершает бессмысленное, как будто бы, убийство – она стреляет в чиновника американской фирмы, возрождающей в поселке, где находится ее дом, добычу угля (что приведет к разрушению природной среды и к сносу самого поселка). Второй отрывок («Фото 99»), хотя как будто и начинается со слов Генри, на самом деле целиком представляет собой монолог Доротеи: то, что она рассказывает навестившему ее в тюрьме репортеру.

Сквозная тема романа – взаимоотношения личности и государства, при разных режимах; важность памяти, дома, человеческого Свое-Мыслия, как пишет Йирль (Eigen-Sinn). Понятие памяти у Йиргля подразумевает и унаследованные травмы, черты характера.

«Грех» кровосмешения, совершенный отцом Генри, с одной стороны, имеет свои причины (эти брат и сестра были воспитанниками детского дома, изгоями, чем и объяснялось их необоримое влечение друг к другу), а с другой, как показывает автор, сам по себе гораздо менее значим, чем последующая попытка этот грех скрыть, совершенная в угоду общественной морали и разрушившая жизни матери и сына, а в конечном счете – и отца.

Роман разделен не на главы, а на «фото», и каждый фрагмент начинается с описания такой фотографии, лишь косвенно связанного с содержанием самого фрагмента. Русскому читателю по-новому откроются в романе  ключевые моменты немецкой истории, а также повседневная жизни в кайзеровской, Веймарской, нацистской, гэдээровской, федеративной Германии.

Роман «Тишь», как и вся проза Йиргля, написан с соблюдением особых, разработанных самим автором, правил орфографии и пунктуации, к которым нужно просто привыкнуть (что происходит уже через несколько страниц). Мне кажется, что с такого рода экспериментом, имеющим целью замедлить процесс чтения, добиться более внимательного восприятия текста, тоже стоило бы познакомить русского читателя.

 

 

 

Фото 67

Йоханнес (стоит) и Вернер (сидит); оба
в форме, перед отправлением на фронт;
дом в Талове, 1916

 

→ – – Едино=временность атак & катастроф : В январе тысяча девятьсот сорок пятого и на маленькое местечко В. близ Фокау, к востоку от реки Одер, хлынул сарматский железный&огненный поток, шестью годами=ранее приведенный в движение железным&огненным потоком немецкого вермахта, начавшего тогда свой грабительский поход на=Восток. Поначалу военные годы были для этого региона по берегу Одера мирным временем; вермахт гнал свои армии от победы-к-победе..... Теперь приближался Конец Войны & из войны уже проглядывало Начало Мира : с-Востока железный&огоненный поток хлынул в обратном направлении. Многие тогда погибли, многим предстояло погибнуть.

Но еще прежде солдат сюда, в регион по берегу Одера, в январе тысяча девятьсот сорок пятого устремились откуда-то с Востока волны беженцев..... Сотни, тысячи; лоскутная=еле-плетущаяся колонна больных стариков детей ½взрослых женщин, телег (запряженных людьми лошадьми коровами), фур, детских колясочек, груженых всяким добром: узлами чемоданами ящиками матрасами – прогнившими от сырости, покрытыми засохшей грязью, качающимися; колеса скрипят по льду&снегу, иногда все это опрокидывается, ломается, тогда люди охая испуская пар сопя корячатся на морозе, загружая всё обратно – с проклятьями=молитвами, – & тащатся дальше. Упавшие от слабости умершие от голода окоченевшие на морозе – такие остаются лежать; прочие из тех, что гороховой россыпью обрушились на-эти-земли, – сами ослабшие, трясущиеся в лихорадке, с окоченевшими-изуродованными конечностями и лицами – молча проходят мимо. Крестовый поход оборванцев. Без надежды на Иерусалим. Должен продолжаться. Взгляды выщелоченные, злые, настороженные, горькие, словно известь: страх перед смертью воняет ярость воняет голод воняет болезни воняют = люди воняют. И вместе с этими беженцами появились истории, какие беженцы рассказывают всегда. Потому что такие истории в любой момент могут оказаться непреходяще=правдивыми. Русские..... и: женщины : О том, как женщин швыряют на землю, идет в этих историях речь, о массовых изнасилованиях; и что русские киргизы таджики целыми ордами наваливаются на женщин девушек; а после прикладами разбивают им головы штыками вспарывают животы сжигают живьем прибивают к воротам амбаров (и, уже распятых, снова насилуют). По слухам, русские получили от Сталина, их фюрера, !приказ, согласно которому они обязаны бесчестить немецких женщин. Тот, кто не подчинится, будет расстрелян своими-же-особистами. Насилуйте, чтобы !сломить гордость немецкой-женщины; всех немцев без разбору надо убивать: Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал, будто бы злорадствовал=подначивал писатель Илья Эренбург: Нет для нас ничего !веселее немецких трупов[1]. Сотни беженцев с-Востока выбрасывали эти слухи на здешнюю землю, как разлившаяся река выносит на берег всякий сор; слухи накапливались в растревоженных местечках, вместе с теми историями, как во время паводка – вырванные с корнем деревья; их гнало к запруде, теснило-стискивало-двигало к заградительной полосе; там люди & истории громоздились друг на друга – все=они хотели бежать дальше, на=Запад; мешало же им черное подводное течение реки Одер: эСэС. – !Русские идут – разнесся клич, когда с Востока, при приближении фронта боевых действий, под не смолкающую днем&ночью канонаду, стали появляться во множестве раненые немецкие солдаты: одиночки, спасающиеся бегством; таких задерживали, привлекали к военно-полевому суду, потом они болтались на обгрызенных морозом деревьях или их тела, растерзанные автоматными очередями, гнили, привязанные к фонарям & телеграфным столбам, на груди же висела табличка с надписью: Я трус государственный изменник пособник русских. И поскольку из-за обильного снега бежать на=Запад по обычным дорогам было невозможно, а Одер замерз тем временем и лед вроде выдержал бы вес людей&повозок, все кинулись к реке; однако эсэсовцы бегства не допустили, рычали, показывая жителям деревни на казненных солдат : Все=они, дескать, должны оставаться на местах, терпеть трудности, бороться & защищать, как Когда-то Первые-немецкие-поселенцы, эту-землю=за-Одером. Уже, мол, недолго ждать Последнего-Сражения и  Окончательной=Победы. Хотите ?мира..... Но мира, купленного отчаяньем, быть не может – чернò выкрикивали пасти под стальными шлемами с зигзагами рун, глаза эсэсовцев метали безумные молнии: – Что вы получили от-Нас, вы сами прекрасно знаете: !Войну. А что получите от Тех, знаем мы: горькое пойло рабства..... 

→ Тогда Эти=отчаявшиеся побежали в том единственном направлении, которое еще не было для них перекрыто: к собственной смерти.

Крестьянка Барбара Людвиг стала 1ой в деревне В., кто раздул те слухи с-Востока, подспудно давно уже тлевшие, в яркое пламя. Вот она выбегает из дома, несется через всю деревню, из глотки, словно струя из огнемета, вырывается крик: !Русские идут; на других-крестьян (в основном немолодых женщин & детей) & на толпы беженцев крик ее воздействует, как огонь на сухую солому: господа из эСэС накануне-ночью=тайком убрались-таки восвояси. У деревенских же нет теперь времени на бегство, в праве на которое им так долго отказывали. Поздно: речь уже не о спасении жизни, а о том, как организовать смерть. Матери, числом пятнадцать, спешно хватают своих малышей & Веревки, забираются на чердак, или в подвал, или в прачечную. Набрасывают на шею ребенку петлю. – Мама мама !что ты ?делаешь. На это мать отвечает 7летней дочери: –!Тише детка. !Встань на колени. Так !нужно. Я тебя догоню. !Ну же. !Будешь ты !слушаться или нет. Девочка становится на колени, петля уже у нее на шее. Мать запрыгивает на худенькие плечи и ногами в тяжелых ботинках прижимает их к земле, притоптывает – так она хочет в прачечной (помещении слишком низком, чтоб там можно было кого-то повесить) задушить своего ребенка-в-петле. Попытка не удается. Женщина оставляет дочку в покое, с воплями безумия&ярости бежит через всю деревню, след ее теряется в лесах. Попытка самоубийства не удавалась многим: часто веревки рвались; или обламывались гвозди, крюки, к которым их наспех привязывали. Кто собирался убить другого, кричал. Кто сам должен был умереть, кричал. В одном крестьянском доме несколько женщин решили повеситься все вместе, на чердаке. Навыка в таких делах они не имели, может, неправильно затянули петли – как бы то ни было, пока тела этих женщин, умиравших долго, болтались и дергались в агонии, их ноги ударяли шаркали по стенам, отламывая куски штукатурки –.– 1 февраля тысяча девятьсот сорок пятого года в деревню В. вошли боевые соединения Советской армии.

Осколочные группы немецких солдат вернулись в этот район, окружили местечко, некоторые женщины из деревни перебежали к ним. Стреляли бросали гранаты, по русским позициям; стреляли бросали гранаты, больше & гуще, с той стороны. Долго эти-немцы не выдержали. Советская армия прочно=овладела местечком & прилегающим районом. В лесу в деревне на улице & на площади перед церковью валялись трупы, солдатские женские детские. Чужие солдаты, когда инспектировали пустые дома, обнаружили много повешенных, женщин и детей. Они велели собрать все трупы на хоздворе, мертвых сложить слоями. Много светлой обнаженной женской плоти. Русские смотрят на мертвых женщин: ноги у тех широко раздвинуты, юбки задраны-порваны; непристойно-оголенные лежат тихо, не шевелясь, никуда больше не бегут, не отбиваются. Кое-кто из русских солдат соблазнился мертвыми немками. Дома в деревне все же не полностью обезлюдели; в подвалах & на чердаках прячутся выжившие. Прежде они побоялись себя убить, хотели посмотреть, что будет, но теперь думают, что те слухи о русских, распространявшиеся беженцами с-Востока & так охотно подхваченные эсесовцами, похоже, соответствуют действительности –.– 1 мать (сунув в карман фартука мясницкий нож) хватает обеих дочерей, бежит с ними к гравийному карьеру на краю деревни и там перерезает им горло. Старуха пытается вскрыть вены двум внучкам и перерезать горло младенцу; прибегает мать этих детей, дочь старухи, прерывает процесс убийства, сама получает ранение, с криком выскакивает из дома, хочет найти помощь у русских; старуха преследует свою дочь, с топором, на краю деревни догоняет ее, замахивается уже окровавленным орудием, прямо посреди улицы убивает собственное дитя. Русский солдат, увидев обезумевшую старуху, приканчивает ее выстрелом из винтовки. 

Около восьмидесяти человек, почти ¼ населения В., в январе – начале февраля тысяча девятьсот сорок пятого совершили самоубийство или убили своих детей.

В других местах этого района эпидемия самоубийств, охватившая немецкое население, произвела еще бóльшие опустошения. В Д., довольно крупном городке, в ночной час, когда люди выходят на улицу разве что ради обхода вокруг церкви, в канун Рождества, или, в военные ночи, чтобы спуститься в бомбоубежище, сотни жителей собрались в помещении газового завода; и открыли вентили. Матери из местечка Р. топили детей в Одере; маленькие светлые трупы, как мертвые рыбы, долго потом плыли вниз по течению к морю –.– В ведении русского коменданта крепости Ф., полковника такого-то, находилась и деревня В. Когда ему доложили о массовых самоубийствах немцев в подведомственном ему округе, он, потрясенный, попытался лишить себя жизни. В должностном кабинете он приставляет к виску пистолет Вальтер 7.65 & спускает курок. Пуля летит вертикально=вверх, задевает черепную кость, но не повреждает мозг. Полковник, качнувшись, оглушенный выстрелом, откидывается на спинку клубного кресла. И почти беззвучно спрашивает вбежавшего адъютанта, ?умер ли он уже. Но ответа мгновенно побледневшего адъютанта не слышит. Полковник еще раз приставляет оружие к виску, к тому же месту, & спускает курок. Пуля летит точно=по-той-же траектории, что и в 1ый раз : Мозг опять остается неповрежденным. Отчаявшись, полковник собирается с силами и, едва держась на ногах, поднимается на верхний этаж. Там распахивает окно, чтобы Прыжком=вниз положить конец своей жизни. Он прыгает – и приземляется на брезентовую крышу припаркованного под окном ЛКВ. Брезент рвется, деревянный каркас ломается, под весом упавшего гибнут 2 солдата, которые сидели в кузове, дожидаясь отправки на Последний-Бой. Полковник, если не считать пары сломанных ребер, серьезных ранений не получил.– После его арестуют, из-за путаницы с именами ошибочно приняв за военного преступника, объявленного в розыск, & без особых церемоний поставят К-Стенке. Тогда !наконец полковник сможет умереть.

Несколько десятков тысяч самоубийств было совершено в этом регионе вдоль Одера, который стал непреодолимым барьером для стольких беженцев с-Востока; становился и могилой, когда лед проламывался под колесами повозок & копытами лошадей. Многие тогда погибли, многим предстояло погибнуть.

В деревне В. местные жители, по распоряжению русских, перенесли на хоздвор и последние трупы, сложили их там на уже готовую кучу. Те трупы, что лежали давно, окоченели, сделались твердыми; и упрямо не желали укладываться в гробы, то есть: ящики. Сперва надо было лопатой отрубить мешающую часть тела – но мужчины, которых набрали для захоронения трупов, сразу же отказались калечить таким образом мертвецов. Комендант приказал расстрелять нескольких строптивцев, однако даже собственные его солдаты ворчали & возмущались. Потому что многие из этих чужих солдат сами в прошлом были крестьянами – они еще не утратили крестьянского инстинкта, требующего нормального обращения со Скотиной&человеком. Все же закопать мертвых было необходимо: в противном случае могли начаться болезни, эпидемия. В конце концов советский комендант распорядился, чтобы последние немцы из этой деревни зарыли трупы в две общие могилы. Был конец января, земля промерзла. Трупы сбрасывали в каждую из могил в два слоя.– А в середине февраля тысяча девятьсот сорок пятого всех еще остававшихся в деревне В. немцев оттуда выселили..... Они стали изгнанниками, одними из многих изгнанников Этой-войны.....

Опустевшие деревни и городки велено было заселить поляками. Те редко когда приезжали по своей воле: их, в свою очередь, принудительно эвакуировали из других частей Польши, чтобы предотвратить угрозу полного запустения этих мест. Деревня В. к востоку от Одера с тех пор носит польское имя.

 

 

 

Фото 99

Генри (3хлетний, в купальных штанишках,
в левой руке ведерко с лопаткой, правая
сжата в маленький кулачок) на пляже
в прибалтийском Бинце; лето 1963 года.

 

–Когда я зажег лампу, из Той-тьмы вернулись: моя правая рука, держащая пистолет, забрызганная кровью. И – бессчетные красные точечки на белой коже, пуантилизм убийства (мелькнуло в голове, как если бы я смотрел на картину); я подскочил к зеркалу : На лице и рубашке тоже полно мини-ошметков плоти & кровяных брызг. Сладковато-холодный после-человеческий запах в комнате – я налил воды в умывальник, сполоснул с лица & рук кровь & запах, рубашку бросил в камин. Потом взглянул на убитых : окоченевшие, с зажмуренными, так и не проснувшимися глазами; безгубый рот Грэндсона как-при-жизни=так-и-в-смерти кажется застрявшим где-то на пол-пути между смехом и: плачем; напротив, круглый открытый рот Хэрриса будто посреди говорения прервался на 1 миг, чтобы тотчас продолжить. Из маленьких, резко очерченных отверстий в обоих лбах сочились ручейки Мозга&крови. ГромоГрохот выстрелов все еще торчал в помещении, заледеневшим блоком из глухоты и мертвой=тишины. Теперь только весна растопит его. Но меня к тому времени давно здесь не будет, я уеду из своей детской мечты Аляска.....

Представление, будто Гарри, даже мертвый, в любой момент может снова заговорить, будто он ждет, пока Кто-нибудь не появится & не узнает Историю его смерти, укоренилось во=мне как навязчивая идея, и потому, уже вырвавшись во-Вне, уже готовясь к отъезду, я еще раз вернулся в бунгало с двумя мертвецами. Они не изменили окоченелых поз, но кожа на лицах приобрела желтоватый оттенок грязного льда. Подбородок Грэндсона, гротескно заострившийся, выпирал из покрытого засохшей кровью лица, как кость. Оба простреленных черепа покоились на подушках, словно иконные лики: в ореолах кровавых лучей. Из фургончика я принес резервную канистру бензина – разлил жидкость по полу, – вернувшись к двери, бросил назад горящую спичку – : – С мерзким ревом взметнулось пламя, рев  охватил гонтовую кровлю & бревенчатый сруб хижины; в=миг образовался сплошной огненный блок – !Огонь, это совсем=особая сила[2], – дрожащий жрущий трещащий в Той-ночи, как если б перед заснеженными склонами гор загорелся мой сугубо-персональный Факел Свободы, взметая пламя ввысь, к космически-черному пустому небу с его мертвым звездным свечением. И на этом все кончилось.

Еще немного, & имя мое появится в списках разыскиваемых лиц. Чтобы стереть свои-следы, мне надо было кратчайшим путем попасть в Анкоридж & оттуда, самолетом, удрать в Европу. Но я не решился воспользоваться нашим официально зарегистрированным транспортным средством, полагая, что оно наверняка привлечет к себе чье-то внимание. Поэтому фургончик я сбагрил 1му подвернувшемуся торговцу металлоломом. (Тот не стал задавать вопросов & заплатил.) На вырученные деньги & ту наличность, что я забрал у обоих мертвецов, я рассчитывал в Анкоридже купить билеты на самолет, чтобы от-туда через Филадельфию или любой Другой-город вернуться назад=в-Европу, завершив таким образом мое путешествие из Той-ночи..... Но по пути до аэропорта я не мог покупать какие-либо проездные билеты : в это время года здесь=В-высоких-широтах туристов почти не бывает; появление чужака тотчас связали бы с происшедшим в округе Поджогом&убийством. Поэтому всю дорогу назад в Анкоридж мне предстояло преодолеть на-попутках. – Страна МоейМечты – : Отныне столь же далекая от меня, как в последнюю ночь – факт моего присутствия от сознания этих двоих, Грэндсона & Гарри, хотевших лишь одного: вечно находиться в дороге.

Я не исключал возможности, что в анкориджском аэропорту меня арестуют. Двойное убийство с целью грабежа & бог-весть=Что-еще мне пришьют – знать бы, ?предусмотрена ли на Аляске Смертная-казнь. Когда в зале ожидания, отстояв очередь, я наконец подошел к пункту регистрации – пока я шаг-за-шагом приближался к сидящему за окошечком офицеру, пот с меня тек потоками, аж глаза щипало, – все, на что я смотрел, вдруг поплыло. Я остановился перед чиновником, автоматически протянул ему паспорт : строгий взгляд, с широкого бронзового лица, внимательно меня изучал (наверняка на столе уже лежало то-розыскное-фото с моим изображением); коренастое тело приподнялось, рот офицера был как лиловая волчья яма : !сейчас он позовет своих коллег –, я закрыл глаза, внутренне сжался. И тут услышал, словно издалека, его озабоченный голос: –Сэр, вам ?нехорошо. Вы нуждаетесь в ?помощи. – Я тогда взял=себя=в-руки; услышал, будто со стороны, собственный отрицательный ответ, какое-то невнятное бормотание насчет простуды, – потом почувствовал в пальцах паспорт, который он мне вернул, & увидел, как чиновник молча махнул рукой, чтобы я прошел через заграждение.

 

Генри остановился, он тяжело дышал, словно только что ему пришлось выдержать это испытание снова. Пот выступил у него на лбу. После долгой паузы он продолжил.

 

–Лишь гораздо позднее, когда во время авиарейса я, наверное, в сотый раз думал о Той-ночи-в-бунгало & о Происшедшем=там, мне пришло в голову, что отрывочные слова 2 моих попутчиков, мною подслушанные, могли иметь и совсем-другое значение, нежели то, которое я им приписал и из-за которого впал В-панику. Maroon = каштаны; leave могло быть и leaf, то есть листом дерева; beat it я, наверное, неправильно расслышал: beat up = прокладывать себе путь; murder – но, ?может, имелась в виду marten, та куница, что забралась на чердак нашей хижины; да & burn down, скорее всего, было borne down, то есть: преодолеть.– А если так, то ночные перешептывания двух кругосветных путешественников сводились к тому же,  о чем они только и говорили всё=свое время: к обсуждению их следующего путешествия. Они, наверное, обсуждали план, который вывел бы их из этих горных снегов, ведь они собирались проложить себе путь в желанное для них Куда-то=еще. Забирая у обоих мертвецов их=деньги, я обнаружил, что при=себе они имели на удивление мало. Они, следовательно, всегда рассчитывали на кого-то, кто будет за=них платить. Причина, почему эти-Двое взяли меня с собой, очень проста: чтобы сократить расходы на Их-путешествие, под которым они уже тогда имели в виду Следующий-маршрут. Значит, после меня они должны были найти кого-то еще: to pay for Grandson & Harri[3]. Они вовсе не намеревались меня убить; просто в перспективе их долгосрочных планов я стал для них бесполезен и они хотели меня отбросить, как космическая ракета на пути к звездам отбрасывает сгоревшую ступень. : 2 убийства из-за нескольких ?переводческих ошибок.

Как ни странно, после таких размышлений угрызениями совести я не мучился. Ты знаешь, совести я не вовсе лишен. Но в связи с Этим-преступлением я испытывал не больше стыда & чувства вины, чем если б сломал 2 билетных автомата. Автоматы принадлежали бы какой-нибудь транспортной фирме, стремящейся придать своей деятельности мировой масштаб, & Такая фирма была бы хорошо=застрахована от подобных и прочих, куда более серьезных, неприятностей.

?Что еще тебе рассказать. – Генри набрал в легкие побольше воздуха. –

–От МоейМечты осталось одно : Я слишком долго находился среди-Холода&льдов, с тех пор в суставах у меня засел ревматизм: единственное, что меня угрызает. Нечто в таком духе обычно и остается от мечты..... Еще – Этот-кашель..... 

Ему пришлось опять прервать свой рассказ. Долгим и тяжелым был приступ кашля..... 

Когда же Генри немного пришел в себя, я в1ые прервала его монолог. –Но скажи: ?Неужели за-все-время-путешествия ты так ни разу и не ?видел живого медведя. – Это был 1ственный вопрос, пришедший мне в голову.

Тут к Генри снова вернулось самообладание, то есть он продемонстрировал мне свою кривую ухмылку. – А как же. – Сказал, и: кашель его превратился в разреженный смех. –Как же. Видел. В самом конце моего бегства на попутках из Сёркла через Фэрбенкс в Анкоридж. Чаще всего меня подбирали тяжелые грузовики, OVERSIZE LOAD[4], которые везли мороженую рыбу, жидкое топливо & древесину: стволы сновидческой, невиданной длины; водители, на утешение мне, чаще попадались спокойные, слушали всю дорогу по радио музыку кантри & не боялись, что тип=вроде=меня может Им ?что-то сделать. Поэтому сажали в кабину. Бегство по шоссейным дорогам растянулось на сколько-то Дней&ночей, во время полярной=Нескончаемой ночи, и: я разучился привязывать счет часов ко дню или ночи, разучился помнить дату & время года; но мне кажется, Рождество тогда уже миновало, может, миновал и ?новый год. Так вот, когда мы проезжали мимо Орлиной вершины – небо было безоблачным и ледяные дали отчетливо видны, – перед нами вдруг возникла фантастическая картина: В серо-голубых сумерках по всему=небу пробежала странная дрожь; солнечный огонь лизал светло-красными языками расколотый горизонт, разгораясь под высоким полярным небом, Всеохватная-Тьма которого зияла, словно раззявленная пасть космоса. И это – во весь горизонт – пламя, казалось, хотело сжечь Повсенощное, обратить его в пепел утреннего света, и хотело также сжечь все Ночное=во-мне. Зато я таким образом пойму, что еще пребываю в-Жизни. Подумал я, навстречу пламенеющему берегу Той-ночи; –?разве сейчас полдень. Спросил я водителя, подчеркнуто  сухо, но он еще прежде видел, насколько я восхищен. –Exactly. – Ответил он, ухмыльнувшись. –High noon.[5] – И: сдул с указательного пальца воображаемый после-выстрельный дым, как если бы его палец был пистолетным стволом. Водитель, наверное, заметил мой страх, но ему хватило=ума, чтобы не задавать вопросов.

Хотя я постоянно мерз и мои кости, казалось, трескались от мороза, одежда на мне насквозь пропотела; она к тому же задубела от грязи, испускала едкий и затхлый запах, как если бы я был пришлецом из могилы. Волосы у меня стали войлочно-жирными; кожа – известково-серой & шершавой, из-за ледяного ветра; веки воспалились от бессонницы; таким я в конце концов заявился в Анкоридж.

Но еще прежде, в какой-то деревенской гостинице, в ночное, скажем так, время, я услышал доносящийся со двора шум. Сперва я подумал: взломщик, – но все-таки подошел к окну & увидел на дворе=внизу гигантскую тень. И: тень вальсировала в блеклом ручейке света, вытекавшем из уличного фонаря: неуклюжее чудище, старый косматый бурый медведь, который, вероятно, регулярно наведывался в эту деревню & с сопением копался в мусорных баках, выискивая жратву. Я слышал производимый им треск. Покончив со своим делом, медведь заковылял прочь, обратно во тьму, – как бомж, направляющийся к ближайшей свалке. Не нашлось никого, кто бы захотел встать у него на пути; предполагаю, что здесь=в-местечке этого медведя знал каждый & каждый позволял ему вволю объедаться отбросами, поскольку медведь больше никому не причинял вреда. Это был Old Ben[6], только живущий на Аляске, США, в год-по-человеческому-летоисчислению 2005ый.

 

–Но и еще кое-что, кроме ревматизма, осталось у меня от МоейМечты АЛЯСКА. –

Этими словами Генри, спустя несколько недель, внезапно возобновил свой рассказ. Его болезнь тем временем продвинулась так далеко, что ни о простой ангине, ни, скажем, о воспалении миндалин речь уже идти не могла. Долгое говорение давалось ему с трудом, часто прерывалось приступами кашля. Однако Генри твердо & мужественно отказывался от врача, как будто боялся, что – если врач появится – не сможет завершить свой рассказ. В тот день мы с ним опять прогуливались по заросшей дороге к карьеру на южной окраине Талова. Длинной дорога не была, вряд ли больше 50 метров, а потом: Заграждение. За ним, по обеим сторонам от дороги, еще тянулись остатки прежнего строевого соснового леса, и между стройными прямыми стволами мерцала над опустошенной землей светлая небесная белизна.

–Да. Осталось и еще кое-что, кроме ревматизма. – Сказал он & полез рукой под куртку. –Ни один неприКАИНый=АМЕРИКАНЕЦ не поедет сегодня за-границу без !Этого. – Он усмехнулся криво, как в тот 1ый раз. –Я пронес его через таможенный контроль в чемодане. Это, между прочим, Единственное, что имеет смысл импортировать из Америки. – На раскрытой ладони он протянул мне револьвер: Smith & Wesson 357 Magnum, прочитала я гравировку на матово-серебристом стволе. В шестизарядном барабане отсутствовало два патрона.

–!Доро!тея. –

И голос – как=в-тот-день, когда он умолял меня забрать его отца из франкфуртской Университетской клиники, без него.

–Я пытался сам Это сделать: сознавая свою покинутость в часы снежно1окого ожидания на обочинах дорог, пока высматривал того, кто подбросит меня до ближайшего поселка-В-снегу; в каких-то придорожных мотелях с тараканами, где после запойных ночей я проваливался в короткие дурные обрывки сна – прислушиваясь, не зазвучит ли сирена  полицейских, которых ждал в любое время суток, ибо ОНИ конечно=давно напали на мой след. Я раз-за-разом пытался: в засранных ночлежках, грязных дырах, тесных & затхлых, как каморки для метел; там никто бы и внимания не обратил, вздумай я застрелиться, поводом для беспокойства это бы ни для кого не стало. Я накачивался виски, совал в рот дуло пистолета, чувствовал горьковато-жирный привкус металла, меня мутило, я сблевывал, и: не мог подвигнуть себя на Это, спустить курок. Никогда. Нигде. Всякий раз после, наутро, ?было ли то утро вечер ночь или день, над умывальником с отбитой эмалью я в грязном зеркале видел лицо, которое предпочел бы ни разу больше не видеть. Я бы хотел, чтоб когда-нибудь мне удалось изнутри своей погребальной урны развеять по ветру мой собственный прах, – и чтобы меня !кремировали : ни в коем случае !не зарывали в землю; кто-знает: пресловутое-Воскрешение..... А вдруг весь этот садизм=жизнь начнется с=начала. – !Нет: !Кремация, когда все останется позади, & прах собственноручно развеять по ветру – только тогда я буду уверен: !действительно=Конец. !Этого, Клянусь-богом, искал я Там=на-Аляске (что для меня и было Главной-целью возвращения в ДетскуюМечту), ведь именно !Этого, как ты знаешь, я хотел с 12летнего возраста. Но осуществить так никогда и не смог. – Он коротко, мерцающе рассмеялся. –Я слишком труслив, чтобы жить, и: слишком труслив, чтоб убить себя. Моя жизнь, от-А-до-Я, состоит из трусости, из-за трусости я и дожил до=этих лет. Но, может быть, точно так же обстоит дело у-Большинства.

Он помолчал минуту, с удивлением схватился за шею, потому что кашель, как ни странно, не подступал. И заговорил снова.

–Не то чтобы я не представлял, что мне делать дальше, – я пытался начать новую жизнь. Но после Моего-преступления=там я нигде не могу называть свое подлинное имя: розыскной лист вскоре будет направлен Сюда. С университетской карьерой поэтому для меня раз&навсегда покончено. К счастью. Остается лишь жить=зарабатывать-деньги в качестве чернорабочего: стать пролетарием-в-силу-необходимости, который, если желает длить такое существование, вынужден прикидываться дурачком. Но и в этом смысле я не-отличаюсь-от=большинства. На прошлой неделе я попробовал: сперва здесь=в-окрестностях, потом съездил в Берлин. Хотел устроиться разнорабочим на стройку : на меня всюду смотрели так, будто уже видели мое фото в розыскном листе; а в последний раз вообще чуть не избили. Потом я явился в малярную шарашку: Шеф уже собирался пристроить меня к работе, но тут начался Этот-кашель..... – и все не прекращался. Шеф тогда недоверчиво спросил, как обстоят дела с моим здоровьем. Ведь медицинской справки я ему не представил. На том все и кончилось. То был, конечно, не последний свет в окошке: для меня еще остаются места складских грузчиков – вахтеров – могильщиков – :Среди последних я был бы уж точно=на-своем-месте.– Да, Доротея – (он посмотрел на меня горящими глазами) –я сообразил бы, как мне жить дальше, но никакого Дальше я не !хочу. Не хочу опять в это беличье колесо, сохраняющее тебя живым лишь постольку, поскольку размалывает твою жизнь в порошок. Не хочу больше унижаться только ради того, чтобы раздобывать деньги&крохи-бытия. !Не хочу быть рабом собственной трусости. Конец страху. Наконец=Конец. Жизнь так разочаровывающе=скучна, что ни один человек с разумом и характером по своей воле не согласился бы оставаться в-живых, если бы жил в условиях Настоящей Свободы, которая гарантировала бы ему смерть без боли без калеченья без новых унижений. Но мы живем в лучшем случае на ½пути-к-свободе = христианский Запад окутан дымом кадильниц: смесью из любви-к-ближнему, мелочной опеки, надзора; & надо=Всем сияет Солнце Демо-Идиотизма – главное проклятье для любого проявления жизни. 2 выстрела = 2е убитых, вот мой итог. Только себя самого не сумел я включить в это уравнение. !Что я делаю: Ем твой хлеб, живу под твоей крышей, и: не способен ничего оплатить. Я не хочу жить за-счет Других, если уж заметил такое.

–Это крыша Ральфа, в его доме живешь не только ты, но также я сама и твой отец. А ту малость, которую ты съедаешь, я даю тебе с радостью.

Но он оставался непреклонным, внутренне топнул ногой. –Я не хочу !Ничего. – Крикнул. –Хочу Небытия, &, чтобы его получить, мне нужны два помощника: !этот=вот, – он покачал на руке пистолет, – & ты: Доротея. Ты ведь раньше меня любила.

–И все еще люблю. – Сказала я.

Он пристально вглядывался в мое лицо. –Тогда помоги. Сделай, Доротея, то, чего сам я не могу: Убей меня.

Механически я протянула руку, забрала пистолет к=себе. С одной стороны он был теплым, нагретым ладонью Генри, с другой – холодным.

 

–Еще в детстве меня называли Тишь. Позже я по интонации замечала, что таким прозвищем люди пытаются обозначить не только мою детски=девическую незаметность и робость, но также и темную Неисчерпаемость, Непрозрачность, даже Враждебность, присущие моей натуре; люди смотрели на меня так, будто ждали, что это Темное=Враждебное, о Котором  ни Они, ни я не знали, что же Это такое, вот-вот прорвется наружу. Какая-то=особая пустота окружала меня с-детства, и: позже я однажды услышала, как кто-то обо мне сказал: Рядом с ней никогда не бывает по=настоящему тепло. – Прошло много лет, прежде чем я поняла: из такого 1очества может получиться Мое=Одиночество.

После смерти Генри, в еще остававшиеся недели жизни в Таловском доме – эвакуация была назначена на 30 сентября 2006 года, – я каждый день выходила из дому и прогуливалась по узкой заросшей дороге: через сосновую рощу – до заграждения перед угольным разрезом. 

И вот наступает 13 августа 2006 года, время – 10 часов утра. Уже давно по нашему поселку распространялись слухи, что в этот день начнется расширение фронта работ: в  торжественной обстановке в землю, так сказать, вонзится первая лопата, после чего рабочие приступят к сносу еще нетронутой части поселка Талов. Большие люди приехали в это утро на вокзал: Помимо федерального премьер-министра & нашего министра по охране окружающей среды, еще и Сам председатель правления немецкого филиала американской компании «Эль», при муссированном содействии которой и была возобновлена добыча бурого угля в этом районе. На церемонию открытия, с праздничными речами & Перерезанием-ленточки, вблизи карьера собрались толпы гостей. Из-Далека, откуда-то с исцарапанного гусеницами вскрышного грунта, уже доносится сквозь редкий сосновый лес неумолимо=бесцеремонный шум больших экскаваторных моторов; грохот дребезжание опустошающий гул будто выскребывают сам воздух: в связи с визитом высоких гостей, как это бывает на военном параде, начальство хочет продемонстрировать высокую эффективность своих усилий. Я приближаюсь к роще. !Странно, но никакие сотрудники из службы безопасности не преграждают путь к узкой полосе леса – я беспрепятственно шагаю по едва заметной тропе сквозь высокую траву. А вот и то место, где Генри=однажды дал мне револьвер & попросил его застрелить.

<…>

Бережно, с теплотой причесывает порывистый ветер высокие тонкие травы. Он прилетел с территории открытого рудника, донес до меня последние слова воодушевленной праздничной речи & жирные хлопки многих голых ладоней. Начинает играть духовой оркестр & сразу возобновляется ТотГул мощных экскаваторных моторов. Я сую руку в карман, достаю револьвер – еще несколько шагов, и роща остается позади. Передо мной, в охряных тонах, вскрытая на большую глубину земля; а на краю карьера – праздничное сборище, оркестр, шумные экскаваторы, бесцеремонно & неумолимо переворачивающие пласты земли. Прямо напротив – маленькая тесно-сгрудившаяся группа представителей власти; за ними, полукругом, – аплодирующая=масса (люди, принявшие форму массы, аплодируют всегда). Видно, КТО-ТО очень постарался, чтобы превратить это сборище в народный праздник, – будто таким образом мог обеспечить согласие народа с Новым Проектом. Рыхлый фронт бледных лиц – плевков, прилипших к серому небу. Многие привели с собой детей – плевочки поменьше, держащие на поводках воздушные шарики; эти тугие пестрые пузыри, призрачные изображения Не-лица, во всем своем убожестве качаются над толпой; ветер же забавляется иначе – дергая за плащи за волосы & за звуки играющего оркестра. Премьер-министру & директору филиала концерна ЭЛЬ как раз подносят на красно-бархатных подушках большие ножницы, по ножницам каждому – (я теперь стою всего в нескольких шагах от группы руководящих лиц, лицом к ней; все эти фигуры кажутся на удивление жалкими), – вместе они хрустко перерезают с двух концов поблескивающую на ветру заградительную ленточку. Ленточка медленно оседает на землю; аплодисменты, туш; в слюняво-бледной стене народного=фронта разверзаются черные дыры: лыбящиеся рты; ТеМоторы снова гулко широкозевно взревывают – : 4 выстрела, 4 комариных укуса, вбуравливаются в компактный блок заказного шума.

После 1го комариного укуса председатель правления, покачнувшись, взмахивает руками.

2й комариный укус, раздробив председателю теменную кость, опрокидывает его, беспомощного, на охряно-рыжий песок.

3й комариный укус разрывает сонную артерию. Председатель начинает трепыхаться в грязи, сучит ногами, как рухнувшая под топором скотина. Кровь его, тонкая струя из раны на шее, падает в охряный песок.

4й комариный укус сносит ему челюсть. (Барабан моего револьвера пуст.)

Теперь он уже не двигается. Председатель правления того-самого энергетического концерна ЭЛЬ: растерзанный 4мя выстрелами, распростерт в собственной крови, которая быстро свертывается и всасывается крупнозернистым песком.

–?!Почему ты этого !не сделала. – Крикнул однажды отчаявшийся=Генри.

Теперь, как если бы призрак мужа рванулся мимо меня к краю карьера, я опять слышу его отчаянный крик: –?!Почему же ты Это сделала для-!него, а для=меня – ?нет. – Еще не хватало, чтоб из-за ревности, завидуя смерти Другого Мужчины, он на меня орал: –?Чем же таким обладает этот мерзкий чиновник, чего ?лишен !я. –

 

_______________________________

[1]  Йиргль здесь цитирует подлинные слова Ильи Эренбурга из воззвания «Убей!» («Красная звезда», 24 июля 1942 г.).

[2]  Аллюзия на «Фауста» Гёте («Кровь это особый сок», Акт I, сцена 4).

[3]  Чтобы он платил за Грэндсона & Гарри (англ.).

[4]  Для сверх-крупногабаритных грузов (англ.).

[5]  Точно. … Самый полдень (англ.).

[6]  Райнхард Йиргль в примечании пишет, что имеет в виду рассказ Уильяма Фолкнера «Медведь».

 

Перевод с нем. Т. Баскаковой